В принципе, я смогла бы изобразить сестру. День. Или два. Самое большее. Правда, не уверена, что сделаю это безупречно, но она смотрит с такой надеждой, что сердце вновь сжимается.
Или это желудок? Со вчерашнего вечера ничего не ела. Небольшая плитка шоколада не в счет.
Меня все же накормили. А в качестве десерта попотчевали задушевной беседой, от которой портился аппетит и пребольно кусалась совесть.
Род Тэри – древний, но небогатый. Мы, конечно, не бедствовали, но и не шиковали, как это было принято в высшем свете. На одно лишь жалованье преподавателя в частной магической школе, пусть и довольно-таки высокое, особо не разгуляешься... У нас и слуг-то постоянных никогда не было. Пару раз в неделю приходили кухарка и горничная, а в основном мы справлялись сами, благо дом небольшой и особых усилий в содержании не требовал.
В общем и целом, на по-настоящему достойную партию ни я, ни Эми, несмотря на красоту и – в случае сестры – одаренность, рассчитывать не могли. Нам – а особенно сестре – попросту негде показать все свои немалые достоинства! Но это приглашение было шансом все изменить. И речь вовсе не об Эйвере Лэйстере, призе весьма сомнительном и вряд ли достижимом, а о самой возможности появиться в высшем магическом обществе, заявить о себе...
Мама говорила то, что я и сама знала, но чему раньше не придавала значения. Отчего-то сейчас все воспринималось по-другому.
И, наверное, я очень плохой человек, ибо острой иголочкой обиды и ревности меня все же кольнуло.
Все заботы мамы – в основном об Эми. И приглашение ей одной прислали. И пусть оно мне было без надобности, стало до противного горько.
Но это быстро прошло. Ведь все упиралось в силу дара, а еще – во влюбленность сестры. Я не обладала ни тем ни другим, а оттого обижаться глупо. К тому же в том, что случилось с Эми, есть доля моей вины. Б[о]льшая, конечно, принадлежала Арчи и его лени, но брат, увы, ничего уже не мог исправить. В отличие от меня...
Но что-то во мне продолжало сопротивляться, зудело на краю сознания, как первый весенний комар, голодный, злющий и неуловимый.
– Папа не одобрит, – прибегла я к самому весомому аргументу из всех возможных, уже понимая, что это – самая последняя, отчаянная попытка избежать неизбежное.
И она конечно же с треском провалилась.