Я уже писала об этом. Но не вспоминала, как прошёл тот вечер в кругу двух друзей и одной девушки. Рихард не упускал возможности обнять меня и тем самым показать Отто, что я принадлежу только ему. Отто злился, чуть ли не до скрежета сжимал зубы, но продолжал улыбаться другу. Правда, эта улыбка походила на оскал хищника, а в глазах Клинге то и дело танцевало негодование с болью.
И никто из них не думал обо мне. Что я чувствую, находясь между двух огней: Отто и Рихардом?
А я хотела встать и убежать подальше от них двоих. Мне так не хотелось причинить боль им, но так ведь нельзя. В любовном треугольнике всегда кто-то страдает больше остальных его участников. Наверное, это была я. Ведь разрывалась на части, боясь обидеть кого-то из них. Забыть Отто – невозможно, как и остаться с ним. Оставить Рихарда – несправедливо, как и лгать ему. И что остаётся мне? Что-то решать самой или ждать когда судьба решит за нас.
Наш друг ушёл под утро. Хоть и пил от злости, глядя на нежности Рихарда со мной, но нисколько не опьянел. Твёрдой походкой вышел из подъезда. Сел в машину, но прежде, чем залесть в неё, как когда-то я, обернулся и посмотрел в окно. Я опустила глаза, не выдержав этого взгляда полного досады. Он сожалел, что мы вроде вместе и в то же время не принадлежим друг другу. Отто снова приходится уезжать по делам службы, а я остаюсь с Рихардом. И этой ночью он будет любить меня, а не Отто. Клинге остались только воспоминания о тех счастливых днях в его замке.
Клинге я не видела около месяца, но слышала о его подвигах. В Абвере и фельдкомендатуре шептались, что оберфюрер Клинге сошёл с ума. Он бросается во все тяжкие, будто ищет смерти. Только костлявая обходит его стороной. Вокруг Отто гибли люди, а его даже осколок облетал. В июле не было ни одного немецкого солдата, чей язык не перемалывал страшную сплетню. Разъярённый провалом операции по ликвидации партизанского отряда под Оршей, оберфюрер Клинге лично пристрелил виновного в этом подчинённого. Будто тот, раньше времени выстрелил и без команды. Это дало партизанам преимущество и они хоть и потеряли несколько человек, но смогли скрыться в непроходимых болотах.
Отто за самосуд не отдали под трибунал. Командование ценило его методы борьбы с противником. Они лишь посоветовали оберфюреру Клинге быть более сдержанным, а то в последнее время он слишком часто выходит из себя. Конечно, виной всему война, но это не повод терять облик офицера. Убей немецкий офицер гражданского человека на оккупированной Беларуси, ему бы и советовать не стали, как себя держать в руках. Эти убийства проходили незаметно. Честь и облик офицера здесь как бы ни были поставлены под удар. Но расстреливать своего солдата – хоть и маленькое, а пятно на репутации. Правда, зная Отто, я сомневалась, что его волновало общественное мнение и такая чепуха, как репутация.