Бабка Маленя, переведя последние слова ярла, застыла в углу опочиваленки, боясь шевельнуться.
Лицо Харальда было неподвижным. Серебряные глаза сияли, и сейчас он напомнил Забаве то чудище, каким обернулся позапрошлой ночью, после пира. Вот только кожа не светилась.
Она вдруг подумала — а смог бы Харальд обернуться в человека без меня? Спросить бы…
Только не хотелось, чтобы бабка слышала про такое. Про него и так не по-доброму говорят.
Харальд молчал. Руки его крепкой хваткой держали её ноги чуть выше колен. От тяжелых ладоней сквозь шелк шло тепло.
И Забаве вдруг припомнилась стена с оружием в его опочивальне. В том доме и в том поместье, где он жил прежде. Над кроватью, только руку протяни. А ещё вспомнилось, как Харальд ей пальцы на рукояти кинжала складывал. Показывал, как на него замахнуться…
Она сделала такой глубокий вздох, что голова закружилась. Спросила:
— Ты хотел, чтобы одна из твоих баб тебя убила? Поэтому мечи над кроватью держал?
Испуганное бормотание бабки, его ответ, и снова бормотание.
— Они в Нартвегре верят, что судьбу плетут норны, три богини судьбы. И у каждого своя нить. Он не хотел смерти от руки бабы. Но и не прятался от такой судьбы.
Неужто готов был помереть во сне, подумала Забава.
Хотя может, он успел бы проснуться? И никто не посмел… да неужто? Или такое бывало, но Харальд всякий раз просыпался?
Забава облизнула пересохшие губы. Спросила — и свой голос ей самой показался жалким:
— А после того, как он со мной… после того, как я стала его рабыней, он кого-нибудь убивал?
— Только мужиков, дитятко, — прошелестела Маленя, дождавшись ответа Харальда. — После тебя он баб уже не трогал.
— Вот пусть и дальше так будет, — выдохнула Забава.
Серебряные глаза напряженно сияли. Она помедлила, спросила:
— А мою судьбу тоже спряли норны?
Руки Харальда ожили, дотянулись до её талии. Ладони сошлись на ней крепким обручем.
— Он говорит, ты волоконце в его нити. Но без тебя это будет уже не судьба, а проклятье.
Харальд вдруг что-то хрипло сказал, и бабка торопливо похромала к выходу.
***
Он меня обыграл, признала Рагнхильд, едва успевшая отступить от дверного косяка, когда старая рабыня вышла. Хорошо, что та ковыляла, прихрамывая — и скрип половиц предупредил о её появлении.
А могло бы получиться неплохо — сначала девка узнает, что случилось с её сестрой. Расстраивается, дуется на Харальда.