- Ну, брат, - ответил тот. – Должен же кто-то из семьи остаться. Значит, так Богу угодно.
Валька это запомнил. И то, что должен кто-то остаться, и то, что Богу угодно. Через полгода его выписали. Его и держали в больнице как бы за штатом, не числя в списке больных. Еду приносили врачи, медсестры и санитарки. А куда пацану было податься, если какая-то шустрая материна родственница, которую до этого никто и не знал, ухитрилась оформить на себя их двушку и тут же ее продать.
Шел девяносто третий год. Остатки социальных служб, нищие, как и все в том огрызке страны, который только чудом не развалился на еще более мелкие части, отправили убогого сироту в детский дом.
Дом находился в старинной усадьбе еще позапрошлого века, а сама усадьба стояла среди дикого леса, в который превратился большой парк. В нем теперь запросто мог укрыться стрелковый полк с приданной бронетехникой.
А пока укрывались обитатели детского дома. Надо сказать, что дом честно держался до конца девяносто второго года. Потом вдруг как-то сразу выяснилось, что дом-то в принципе никому и не нужен. И если раньше персонал во главе с начальством крали умеренно и с оглядкой, то с наступлением демократии и с полным изгнанием остатков социализма все ограничения оказались сняты. Вернее, их никто не снимал, на них просто перестали обращать внимание. И настала для воспитанников новая интересная жизнь.
Вот Валька и угодил как раз в этот занятный период. Коллектив детского дома, включающий в себя администрацию, воспитателей и, собственно, детей довольно четко разделился на две партии, пока не враждующие между собой вследствие неравенства сил, но, по крайней мере, относящиеся друг к другу с большим недоверием. Конечно, линия раздела не отделила четко взрослых от детей, потому что среди воспитателей нашлись люди, для которых материальные блага оказались на втором плане, после доверия своих воспитанников. Но таких было всего несколько человек.
В то время как начальство и его прихлебатели азартно пилили с каждым месяцем уменьшающийся бюджет (государство все-таки продолжало содержать детский дом, хотя и без того небольшие деньги безжалостно съедала инфляция), предоставленные сами себе детишки пустились во все тяжкие. Вернее, пустились те, которые повзрослей. Лет пятнадцать-шестнадцать. Взвыли окрестные деревни и городки. В детдом зачастила милиция. Самых шустрых и отмороженных быстро распределили по колониям, потому что администрации не было никакого резона их покрывать. Средний возраст среди воспитанников был осторожнее, потому что пример старших хоть и звал к подражанию, но не воодушевлял.