— Мисс Востерштейн, — голос его был ровным, как удар колокола, возвещающего конец праздника. — К сожалению, оплата за обучение внесена только за первый семестр. Если вы не сможете покрыть хотя бы половину второго до первого дня следующего месяца, мы будем вынуждены отчислить вас.
Эти слова ударили меня, словно молния, рассекшая небо моих мечтаний. Мир, который казался мне таким огромным и полным возможностей, вдруг стал тесным и душным, как клетка, которую запирают на замок. Я застыла на месте, не в силах издать ни звука, а душа будто сжалась в комок боли и предательства. В голове звучал лишь один вопрос, повторяющийся без конца: «Как? Как я теперь продолжу? Как я переживу этот позор?»
Но хуже всего было то, что за этими холодными словами последовали взгляды и шепоты — холодные и насмешливые, от тех, кто когда-то был рядом, а теперь лишь источал презрение.
Подруги, бывшие сестры по учебе и бессонным ночам, теперь стали голосами, которые резали мне сердце.
— Сброд, — шептали они за моей спиной. — Вот и до неё докатилось.
— Бедная Ама…
— Ха-ха, бедная?
Эти слова, как ледяные иглы, проникали в мою душу, заставляя трепетать от унижения и безысходности. Я пыталась не смотреть на них, старалась не замечать, как в глазах окружающих отражается мое падение, но было невозможно скрыться от их холодных, насмешливых взглядов.
А затем наступил самый ужасный момент — Большой зал, наполненный студентами, где все тихо переговаривались и готовились к лекции по Трансмутации, вдруг словно замер. Взгляды устремились на меня, и тишина стала гнетущей и всеобъемлющей.
В середине зала стоял он — Лорд де Наль, мой жених, мой свет в темноте, моя надежда на спасение и одновременно — источник моего величайшего предательства. Его глаза смотрели прямо в мои, холодные и безжалостные, будто он уже давно вынес приговор.
На его пальце блестело кольцо — символ нашей клятвы, символ будущего, которое мы вместе строили.
И вдруг он снял это кольцо, медленно и решительно, и бросил его на пол, где оно глухо ударилось о каменный пол. Весь зал словно вздрогнул, воздух наполнился тяжелой тишиной.
Его голос разорвал молчание, звуча ледяным приговором:
— Востерштейн, мы не обязаны соблюдать клятвы перед позором.
Слёз у меня не было.
Только горечь, обжигающая каждую клеточку моего существа, раздирающая на части всю надежду и гордость, которую я когда-то носила, словно корону.