– В дурдоме, где ты будешь лежать годами, пускать слюни в смирительной рубашке и мочиться в памперсы взрослого размера.
Я рассмеялась. Не смогла удержаться.
– Памперсы взрослого размера? У вас живое воображение, мистер Салливан.
Найл повернулся ко мне:
– Ты возражаешь против существования памперсов взрослых размеров?
– Не знаю, при чем тут «возражаю», но держу пари, что их не существует.
Взгляд Найла вернулся к дороге.
– Вот-вот, – произнес он. – Это лишь показывает, как мало ты знаешь.
– С каких это пор ты так много знаешь о недержании у взрослых?
Найл свернул налево и заехал на стоянку возле кафе. Дернув ручной тормоз, он отстегнул ремень безопасности. Запустив пятерню в волосы, он прочесал их и склонился к рулю, будто совершенно забыв обо мне.
– Послушай, – начала я, коснувшись его руки. – Все понятно. Тебе не о чем волноваться. Я не связывалась с этой химией и… и я не собираюсь больше тусоваться в этой компании. А мы со Стеллой, в общем, эта история…
Найл перебил меня, что-то сказав, всего несколько слов. Они словно зависли между нами, клубясь, как туча мух. Дыхание мое резко участилось, вдох-выдох, вдох-выдох, словно я пробежала стометровку. На шее под кожей нервно задергалась жилка. Мне послышалось, что Найл вроде бы сказал что-то типа: «Мне позвонил папа». Но он не мог сказать такого. Этого не может быть. Мы же никогда не видим папу. Он ушел, когда мне было шесть лет, и больше не возвращался.
Кондиционер выключился вместе с мотором, и воздух в салоне внезапно стал почти по-летнему жарким. В носу и в горле противно засвербило, вроде как при начале сенной лихорадки или еще какой-то аллергии, и я старательно обдумала эти слова, пытаясь придать им какой-то понятный смысл.
– Что… ты?.. – пребывая в недоумении, с запинкой произнесла я.
– Папа звонил.
– Папа? – уточнила я с таким изумлением, словно в жизни не слышала этого слова – что отчасти было верным, как я осознала позже.
Найл кивнул и, повернувшись, взглянул на меня.
– Ты имеешь в виду… – я испытующе посмотрела ему в глаза, силясь понять, – ты имеешь в виду… Что ты имеешь в виду? Папа, то есть… один из наших отчимов?
– То есть наш отец.
– Наш отец? – повторила я и невольно разразилась смехом, опасаясь, что вот-вот начну молиться, как наша бабушка перед едой, чем она всегда выводила нашу мать из себя: она начинает закатывать глаза и вздыхать, а бабуля, даже не останавливаясь, продолжала бубнить слова молитвы, пока мама нервно постукивала пальцами и смотрела в окно. Я разразилась смехом, но совсем не веселым: в нем звучала горечь и злость.