– Тогда выпьем за перемены!
Мы пьем. А потом еще и еще. Расс
достает пожелтевшую тетрадку с замурзанными краями и начинает
зачитывать стихи. Я мало что понимаю в этом. Но делаю вид, что
слушаю, хотя мыслями нахожусь далеко. Думаю о Си-Вай. Сумев однажды
накрыть осиное гнездо, они смогут проделать это снова. Зачем
убирать нас по одному? Куда проще доказать, что мы все те же
подонки, и загнать в лаборатории, откуда никто не выйдет живым.
Думаю о благотворительном фонде и женщине, которая взялась решать
проблемы васпов за моей спиной. Это злит, несмотря на возможные
перспективы.
Записал сразу, как только вернулся
домой. Не считаю попойку с комендантом выдающимся событием, но если
берусь – довожу начатое до конца. В рапортах я всегда крайне
педантичен и четко соблюдаю хронологию.
Итак. Сейчас – четыре часа пополудни.
Остаток дня проведу дома. Моя голова похожа на улей, в котором
носятся ополоумевшие осы, и я готов выпить всю воду, которая течет
из крана, будь она трижды ржавая.
Сегодня я ставлю рекорд: в кои-то
веки проспал за сутки не четыре и даже не семь часов, а целых
одиннадцать! Ночью – у Расса, на полу. Днем – у себя и тоже на
полу. Просто не дошел до кровати и упал там, где подкосились ноги.
А еще я не принимал таблетки. Думаю, именно поэтому мне приснились
кошмары. Не те, что снятся обычно.
Этот сон отбросил меня на три года
назад. Ко времени, когда я стал Зверем и поборол смерть.
* * *
Снег в Даре начинает таять где-то к
концу апреля. За май он сходит полностью. Но, дьявол! Какой же
длинной оказалась весна…
Каждый раз, погружаясь в
беспамятство, я хочу проснуться через десять, двадцать, сорок
часов. Или же не просыпаться вовсе. В короткие мгновенья забытья
вижу себя со стороны – идущего через буковые леса Зверя. Ветер
доносит запах гари и сыплет с неба огненную крупу. Солнце встает за
хребтом, и земля трескается, крошится в пыль и пепел под стальными
когтями. Я чувствую запах крови и невыносимой сладости, словно
пропитанную кровью и жженым сахаром тряпку прижимают к самому носу.
Тогда становится трудно дышать и появляется чувство падения –
бесконечный полет в антрацитовую мглу, изъеденную воспаленными
язвами пожаров.
В разверзшейся жаровне я вижу лица
слепых и вечно голодных подземных богов – они беснуются на
неизмеримой глубине, бесформенные и лишенные разума. Их голоса
напоминают треск помех в радиоприемнике или падение талых сосулек.
Я прошу о чем-то, но не слышу собственных слов. Потом их
бесформенные тени меняются, становятся выше и прозрачнее. Верхушки
вскипают морской пеной и с ревом бьются о скалистые берега – как на
картинках в моей детской книжке. Брызги въедаются солью в
подставленное ветру лицо, сзади подходит женщина и обнимает за
плечи. Ее руки мягкие, ласковые и теплые. От нее пахнет хлебом и
молоком.