– Вот видишь, родной. Я показала тебе
море, как обещала…
Она целует меня в макушку и начинает
отступать обратно, в студеную тьму. Тянусь следом, но ноги вязнут в
трясине. Силуэт женщины превращается в бесформенную тень. Она
съеживается, руки становятся крыльями, из черного изогнутого клюва
вырываются не слова, а хриплое карканье.
– Кыш, проклятый! – кричит
кто-то.
Ворон срывается с открытых ставен. До
меня долетает запах травы и ягод, нехарактерный для ранней
весны.
– Что ты сделаешь для меня?
Надо мной склоняется женщина – не та,
лица которой я не помню. Эта знакома мне до каждой складки в углах
губ, до морщинок, пересекающих чистый и высокий лоб, до шрамов на
ключицах. Ее волосы – снежное покрывало. Глаза – матовое стекло.
Женщина слепа, но каким-то иным зрением она видит меня:
распростертого на простынях, израненного, обожженного.
– Когда ты вернешься в Улей, что ты
сделаешь для меня? – повторяет она.
– Я не вернусь туда…
Губы не слушаются, ожоги стягивают
кожу, словно панцирь. Удивительно, как я не ослеп, подобно Нанне.
Удивительно, как я вообще выжил.
Ведьма смеется, но смех ее
печален.
– О, ты вернешься! – говорит она и
гладит по щеке аккуратно, стараясь не разбередить раны. – Ты всегда
возвращаешься.
– Я не вернусь, – повторяю. – Я
предал Устав. Меня убьют. Королева мертва. У меня больше нет
дома.
Опускаю веки. С еловых ветвей падают
стеклянные капли, разбиваются о корни. Далекий звон наполняет уши,
и сквозь него слышится печальный, уставший голос Нанны:
– Все когда-нибудь проходит. И это
пройдет тоже. И наступит новый день и новая весна. И когда это
случится, обещай мне… обещай уйти навсегда? И никогда больше не
возвращаться.
Сердце замирает, немеют пальцы и губы
– стервенеющий жар выедает изнутри.
– Я устала, – продолжает она голосом
тихим и текучим, как вода. – Я ждала так долго, что успела
состариться душою. Я отдавала тепло так долго, что выстыла изнутри,
как брошенная изба. Так долго всматривалась в тебя… Но бездна
глубока, и дна не видно. И я боюсь потеряться во мраке. А теперь
пришло время перемен. Их, как зерна, принесли весенние ветры и
проронили в почву. Дожди напитают их, и они прорастут травою, и ты
вместе с ними окрепнешь. Так дай прорасти и мне?
Она гладит меня по голове, по рукам.
Наклоняется и целует в обожженные веки. Но я не ощущаю ничего,
кроме боли. Проваливаюсь в беспамятство, а потому не отвечаю
ей.