– Теперь хоть на человека похож, –
довольно говорит Торий, когда пытка заканчивается. Знаю, что Торий
волнуется. Не стану лгать: я волнуюсь тоже. Прошу подождать в
коридоре, а он соглашается и шутит:
– Ты как школьница перед выпускным
балом.
Не знаю, как насчет школьницы, но
примерно так я чувствовал себя на первом задании. Это укладывается
в два слова – волнение и страх.
У людей есть поговорка «первая любовь
не ржавеет». Могу с уверенность сказать: первое убийство тоже.
Васпы не всегда проходили по селам
огненной волной, оставляя трупы и разрушенные дома. Куда чаще
господа преторианцы заключали договора со старостами деревень: люди
отдавали технику, продовольствие и неофитов. Мы же взамен не
трогали их женщин, оберегали земли об браконьеров и беглых
каторжников, поставляли людям мази, излечивающие любые раны. Раз в
год откупиться несколькими пацанами в обмен на спокойную жизнь?
Люди готовы и на большее.
Совсем по-другому проходили
карательные рейды. Отказываясь платить дань, люди навлекали на себя
гнев Королевы. Такие деревни становились экза-мена-ционной
площадкой для очередного выпуска неофитов. Сколько мне было лет на
время экзамена? Где-то около четырнадцати, если судить по
человеческим меркам. Совсем юный, до смерти перепуганный неофит,
только что вышедший из тренажерного зала. Моим заданием были дети и
старики. Васпы считали, так проще переступить через остатки
человечности – убивать тех, кто не мог оказать сопротивление. Но и
тогда, и теперь я думаю, что проще убить взрослого, нацелившего на
тебя ружье. Здесь же мне не оставили ни одного шанса на
оправдание.
Когда ночь заливает чернилами окна, а
на стене пляшут оранжевые отблески фонаря, мне снится старуха,
сидящая за столом, на котором лежит только черствая корка и
сморщенный кусок яблока. Ее глаза скорбно смотрят в пустоту, но
когда я подхожу, сморщенное лицо озаряется радостью.
– Ванечка, внучек! – тихо произносит
она. – Наконец-то навестил бабушку. Да какой красавец стал!
Светленький, будто солнышко…
Помню, меня трясло. Уши наполнило
звоном, будто рядом ударили в набат – это из ослабевших пальцев
выпал и стукнулся о доски пола зазубренный нож. Я отступаю на шаг и
останавливаюсь. Бежать некуда: в дверях стоит сержант Харт. От него
пахнет кровью и смертью – тяжелый запах, пропитавший насквозь за
долгие годы тренировок и пыток. Хочется развернуться и выпустить
ему пулю в лоб. Но Харт не один. За ним, в дыму и пламени, ждет еще
сотня таких же – стервятники со смердящими клювами, готовые
разорвать тебя на куски, едва только проявишь слабость. И я слышу
слова – страшные и хлесткие, как удар плетью: