Мое сердце сжалось от жалости.
- Мне жаль, дружище, - тихо сказал
я.
- А меня отправили сюда.
- Я думал, детей сюда не
посылают.
- Мне уже двенадцать стукнуло тогда.
Мужчиной считаюсь.
Я сдержал улыбку, которая так и
просилась на лицо после последних слов «мужчины».
- А сейчас тебе сколько?
- Четырнадцать скоро будет.
- Да ладно? – удивился я.
Неужели этому мелкому действительно
почти четырнадцать? Видать, от голода и истощения такой хилый.
Жалость еще крепче стиснула мое сердце.
***
Оскал превзошел мои ожидания. Я знал,
что он – гондон. Но он оказался еще большим дерьмом, чем я
полагал.
Была очередная тяжелая, душная ночь.
Воздух от дыхания полторы сотни спящих людей был здесь не самым
свежим.
Проснулся я от шума.
- Пожалуйста, не надо… - она
буквально взмолилась. Не знаю, кто – она. Одна из рабынь.
- Закрой пасть, а то вырежу язык! –
Голос Оскала, который я не перепутал бы ни с чьим.
Я приподнялся. Надсмотрщик придавил к
земле одну из женщин. Порванные лохмотья валялись в стороне.
Грязные волосы облепили лицо. Одной рукой Оскал схватил ее за
подбородок, второй опирался об пол, на котором что-то блестело.
Нож! Это говно насилует бабу с ножом в руке!
- Эй, слезь с нее, - крикнул я.
Первый окрик не подействовал. Второй
тоже. Тогда я встал и подошел к ним.
- Не надо… - прошептала женщина,
глядя на меня с залитым слезами лицом.
Наконец Оскал соизволил встать и
поднять штаны.
- Червь, ты забыл свое место.
- Или ты? – спросил я. – Ты ведь из
этих… крутых рабов, что поднялись наверх – что, в борделе бабу
купить не можешь?
Наверное, зря я все это затеял. По
крайней мере, синяки по всему телу так и кричат мне об этом. Синяки
– ерунда. Куда больше меня волновала боль в ребрах: неужто перелом?
Только этого не хватало.
Что меня больше всего поразило тогда
– реакция других рабов (насколько я мог ее видеть залитыми кровью
глазами). Ее попросту не было. Шум, конечно, перебудил всех. Но
вместо того, чтоб накинуться толпой на своего мучителя, эта толпа
просто глазела, как амбал мутузит меня, а затем насилует рабыню.
Тогда во мне вспыхнула мысль, что прав был кто-то там из
литературных классиков (или философов?): порой толпа – это уже не
люди, а просто забитый и вусмерть зашуганный скот.
***
Лазейка появилась, когда однажды
ночью я сидел в «туалете». Правда, совсем не та лазейка, на которую
я рассчитывал.