В промежутках между жуткими процедурами, я нервно спал, находясь
на грани сознания и бреда, и в неясном мутном состоянии, похожем на
грогги, употреблял пищу которую приносила очаровательная
медсестра.
В таком неясном состоянии я слабо реагировал, выступая скорее
зрителем, в момент прихода посетителей. Сначала приходил
Тарковский, он привëл нескольких парней, тыкал в меня пальцем и
говорил "Ну правда же как единорог!". Парни согласно кивали. Мне
хотелось в эти моменты придушить Сеню, но я не мог даже
пошевелиться.
В другой раз заходил Шура. Он снова был в очках, да ещё с
учебником под мышкой. Ну точно ботаник! Говорил, что я лошара, лоб
у меня, конечно, крепкий, но нефиг было с учителем занозиться.
Хотелось сказать, что нет такого слова, но я опять таки пребывал в
состоянии живого трупа.
Снова был Тарковский с очередной экскурсией в мою палату. И
опять. И снова. Он, видимо, всю Академию ко мне перетаскал,
показывая огромную шишку на моëм лбу. Надеюсь, хоть деньги брал, а
не просто так.
Потом заходила медсестра. Нависла надо мной, светя в глаза
фонариком, и форма её так повисла, что огромные сочные груди чуть
не вывались наружу. Но тут её именно за эти груди схватил
подошедший сзади дядя Сосо, прижал к себе и что-то зашептал на
ушко. Медсестра рассмеялась и грузин утащил её прочь из моей
палаты.
Обращаться к источнику и энергетическим каналам в эти я
откровенно боялся. Такая стояла боль в теле, и ещё большая в
энергетическом теле, что я думал, что двину кони. Но директор
каждый раз, обращаясь внутрь меня, радовался, как легко и просто
всë получается.
Я бы с радостью поменялся бы с ним местами. Потому что мне легко
как раз не было.
Когда я в очередной раз вынырнул из омута болезненной дрëмы, то
увидел Тарковского с Олей. Они сидели на краю моей кушетки и,
обнимаясь, страстно целовали друг друга. Я собрал волю в кулак,
преодолел спазмы в мышцах, подтянул ногу и лягнул Тарковского в
зад.
— Ты проснулся что ли, Дëма? — оторвался от девушки Сеня и
состроил обиженное лицо. — Мог бы не быть говном и ещё полчаса
поприкидываться спящим.
Оля шлëпнула Сеню ладошкой по груди.
— Да это же я так, Оленька, прикалываюсь по-дружески, —
оправдался Тарковский, взял девушку за руку и потянул на выход из
моей палаты. — Пойдëм отсюда, нас здесь не любят. — А у выхода ещё
и добавил нарочито громко: — А ведь говорят, что единороги добрые
создания! Нагло врут!