В печи
догорали угли, и дом окутал полумрак. Таринор собрал карты,
аккуратно их перевязал и положил в сумку. Оставленные Мефом в стене
рога походили на козлиные, но куда острее и пахли серой. Наёмник с
трудом выдернул их и отправил в сумку. Оказавшись на улице, он
вдохнул ночной воздух, такой приятный после душного дома, протяжно
зевнул и зашагал в сторону храма, насвистывая себе под нос
беззаботный мотив.
В святилище
Холара было тихо и темно. Возле каменного изваяния тусклыми
огоньками догорали последние свечи. Отец Дормий дремал, сидя на
скамейке у статуи. Шаги наёмника мгновенно нарушили чуткий сон.
Вглядевшись в ночную темноту, священник всплеснул руками и бросился
к Таринору.
– Слава
богам! Ты жив! И даже не покалечен! Воистину всемогущ Отец чистоты!
А что с домом мага?
– Нечисти
там больше нет. Но вот уборка бы не помешала. А тебе спасибо,
Дормий. Если б не та книга, я бы пропал.
– Ты сделал
большое дело, Таринор! Наверняка устал и проголодался? У меня от
вечерней трапезы осталось немного хлеба и сыра. Вон там, в келье.
Там же стоит кровать, ложись, а я здесь останусь, на скамье. И не
отнекивайся, сегодня ты послужил Холару куда больше
меня.
Таринор
попытался было объяснить, что он совсем не против заночевать в
трактире, но священник оказался таким упрямым, что ничего не
оставалось, кроме как согласиться. Слипающимися глазами наёмник
разглядел стоявшую в углу простую кровать, покрытую сеном с
накинутой сверху тканью, на которой лежало шерстяное одеяло.
Лучшего сейчас Таринор не мог и пожелать. Стоило ему прилечь, как
он почти сразу провалился в долгожданный сон, так и не
притронувшись к еде.
***
Утренний
свет пробивался в окна и окрашивал изваяние Холара золотом
рассветного солнца. У пыльной стены на деревянной скамье почивал
отец Дормий, давний и, до вчерашнего дня, единственный обитатель
этого храма. Луч света из окна ударил священнику прямо в лицо.
Дормий зажмурился и прикрыл глаза худой ладонью. Он встал,
потянулся и опустился на колени подле алтаря, чтобы вознести
короткую утреннюю молитву.
Таринор ещё
крепко спал, так что священник решил навестить деревенского
старосту.
Хоть мать и
нарекла его Бернардом, жители деревни называли старосту не иначе
как Бедобором. Он получил это прозвище в прошлом, когда Вороний
холм был единственной деревней углежогов в округе, а местные уголь,
дёготь и поташ расходились по всей Энгате. Но спустя годы окрестные
леса были истощены, так что углежогам приходилось уходить всё
дальше, в ту часть леса, которую эльфы Северной пущи считали своей.
Они нападали на стоянки, оставляя за собой лишь тела с отрезанными
ушами и выколотыми глазами – своеобразное послание людям, чтобы те
держались подальше.