«Перкуссия… – повторил Отец. – Барабаны, что ли?»
«Ударные, – поправил Дядя. – Как раз не барабаны, а всё остальное. Маримба, ксилофон, вибрафон, колокола, литавры и так далее».
«Куда уж далее», – проворчал Отец.
На кухне снова наполнили стопки.
«Давай не чокаясь, – попросил Дядя. – Мою помянем…»
Они выпили и помолчали.
«Перкуссия реакцию изумительно развивает, координацию и мозги. В спорте пригодится, в учёбе пригодится, – снова подал голос Дядя и вроде всхлипнул. – Спасибо, что не отнимаешь у меня парня. Он же мне как сын…»
Оба они – Дядя и Отец – были тогда моложе, чем я сейчас.
* * *
Этим столичным мальчикам предстояло начать реализацию моего плана.
Они о своей роли не догадывались, а время действовать уже пришло. Так что я зазвал их в гости. В отсутствие Любимой Жены объявил квартиру зоной, свободной от предрассудков. Попросту – притоном разврата. Сказочное гостеприимство для дорогих гостей: скатерть-самобранка и простыня-самобранка. Короче, халявное бухло и сговорчивые тёлки. Верняк.
«Тюрьма-старуха, дай кликуху!» – в былое время кричал в окошко камеры тот, кто залетел на кичу и хотел стать блатным. Из других камер ему кричали в ответ, предлагали варианты, и авторитеты выбирали подходящий. Этим своим гостям кликухи придумал я.
Внезапный Вождь был толстым мальчиком лет пятидесяти четырёх. Длинные седые волосы он обычно скручивал в неряшливую кичку или куцый хвостик. В любой компании, никого не спросясь, назначал себя главным остроумцем и душой. Впрочем, ему везло на интеллигентную публику. Я не слыхал, чтобы его били.
Вообще-то Внезапному Вождю полагалось регулярно получать в бубен: для начала – за манеру обращаться к окружающим воины мои. Пол, возраст и регалии воинов значения не имели. Панибратский оборотец взялся из анекдота. Вождь сообщает своему племени две новости, плохую и хорошую: «Воины мои, случился неурожай, и все мы будем целый год жрать говно… Зато его у нас много!» Достойный повод для любого воина – от души напинать по кишкам вождю-самозванцу, который возник внезапно, да ещё с гнилым базаром.
Толстый седой мальчик считал себя неотразимым мужчиной. Впервые увидав Любимую Жену, он хихикнул и заявил мне: «Если твоя баба – клад, ты по закону имеешь право на двадцать пять процентов». Опять же, стоило с ходу засадить ему по печени. Тогда я пожалел его; потом пожалел, что пожалел. Ничего, теперь ответит.