Несколько слепит глаза солнце, стоящее сейчас почти в зените и
не прикрытое облаками, тревожит кожу ветерок, принося всю богатую
палитру деревенских запахов. Хороший день… и это кажется отчаянно
несправедливым!
Очень хочется лечь и не думать ни о чём, а просто грызть кулаки,
выть беззвучно и желать, чтобы отец – вернулся, а эти, в сером,
сдохли! Вся этак КГБшная мразь…
Шаг… я вижу маму, раскачивающуюся на табуретке, и кажется, не
замечающую никого и ничего. Она шепчет что-то на иврите… хотя что
может шептать дочь раввина?!
« - Мать береги» встаёт передо мной, и, с невообразимым трудом
сбросив с себя покрывало серого морока, я выпрямился и вздохнул
полной грудью, от чего внезапно закружилась голова – наверное, о
того, что всё это время я бы скрюченным, скукоженным и дышал через
раз... А впрочем, неважно!
- Всё будет нормально, мама… - засуетился я, не пытаясь
выдёргивать её резко, - вот увидишь! Я сейчас чаю сделаю, мы попьём
и подумаем, как нам быть и к кому общаться.
Ноль эмоций…
- Вот увидишь! – через силу продолжаю я, - Всё образуется!
Сейчас не тридцать седьмой!
Оставив дверь открытой, я засуетился во времянке, пытаясь
сообразить, как же работает этот чёртов примус?! Видел несколько
раз, и со стороны это казалось чем-то примитивным, но нет… есть
какие-то нюансы, о которых я ни сном, ни духом!
- … друзья, в конце концов, - продолжаю я говорить, насыпая в
чайничек заварку, и, поскольку заварка дрянь, добавляю туда по
листочку земляники, малины и чёрной смородины.
- Ма-ам? Тебе с сахаром? Сахар сразу в шашку положить? – я снова
выглядываю из времянки во двор, пытаясь хоть как-то вовлечь её в
разговор, вывести из этого состояния, которое с каждой минутой
пугает меня всё больше и больше.
Она всё так же сидит, а вокруг, щупая зачем-то ткань кофты,
кружит бабка, за каким-то чёртом выползшая на белый свет.
- Сидите тут? – с нескрываемым злорадством сообщает мне хозяйка
дома, морща черносливное лицо и поджимая губы, отчего несколько
полусгнивших клыков показались на белый свет, придавая ей
необыкновенное сходство с Бабой Ягой. Да не той, из сказок… а
настоящей, древней мразью, жрущей детей…
- Ну сидите, сидите, - снова оскалилась она, - Вот и ваш теперь…
хе-хе, посидит!
Этот торжествующий оскал многое сказал мне… А артритные руки,
по-хозяйски трогающую ткань кофты, и жадные глаза, косящие в
сторону открытой двери времянки, привели даже не в ярость, а в
какое-то невообразимое исступление!