– Чт-то… тх-х-хе…
– Ну и дикция у тебя, – хихикнула йорни, усаживаясь на землю
рядом с Бертом. – Ничего, жить захочешь – заговоришь так, чтобы я
поняла. Скажи, гельский уродец, как тебя сюда прислали?
Бешено колотящееся сердце замерло и с мерзким уханьем
провалилось в какую-то не предусмотренную человеческой анатомией
холодную яму.
Она знает?! Как? Откуда?!
На миг паника даже заглушила дикую боль в обожжённом бедре. Но
инстинкт самосохранения сработал, Берт сообразил, что для йорни
«гельский» – просто ругательство.
– Как всех… – прохрипел он вбитую в подкорку ложь. – Предложили…
я согласился… За чудо, как все…
Она нахмурилась, морща лоб. Как ни странно, гримаса ей шла.
– Гельская срань, – сказала она, обращаясь явно не к жертве. –
Что, прокол? Нет, надо проверить. – Йорни подозрительно сощурилась.
– Очень уж интересные у тебя игрушки, господин Как Все.
Выдернула из костерка ещё одну тлеющую ветку и ткнула в
окровавленный живот Берта раньше, чем тот успел закричать. Ничего,
потом успел. Он корчился, пытаясь вывернуться, но со связанными за
спиной руками и ногами, прикрученными к двум кольям, шансов было
мало. Ни одного, если точнее. О, сохрани Берт сейчас способность
внятно говорить, он бы сказал всё что знал! И чего не знал – тоже.
Но он мог только орать и извиваться, до предела выпучивая глаза.
Гусеницы, так корчились в обучающем видео гусеницы, когда
человеческие дети тыкали в них лучинкой. Гусеница… Йорни и так
гораздо крупнее человека, а сейчас казалась просто огромной. На
прихотливо изогнутом роге повисло солнце.
– Расскажи, малыш. – Она убрала ветку и наклонилась к Берту.
Посмотрела ласково, с сочувствием. – Всё подряд. Я сама решу, как
все или не как все.
Берт вдруг с ослепительной ясностью понял, что его убьют. Скажет
он правду или отрепетированную ложь – не будет иметь значения. Его
жизнь – такая долгая жизнь гела – сейчас оборвётся окончательно и
бесповоротно в самом начале пути. Может, чуть быстрее или чуть
медленнее, но вот прямо здесь и сейчас, а в течение часа или дня –
уже неважно. Останется голый человеческий труп, а самого Берта
больше не будет никогда и нигде. Большая Война пойдёт дальше, не
заметив потери маленького солдата.
Ужас перед внезапно распахнувшейся чёрной и ледяной прорвой
окончательного небытия перекрыл боль. Сделал её несущественной,
даже желанной, ведь боль – признак жизни, у мёртвых ничего не
болит.