Уста вернулись к устам, а нахальная рука опустилась ниже и
забралась туда, куда забираться считалось верхом неприличия – под
ткань штанов. Длинные пальцы сомкнулись в кольцо, провоцируя
Люциана издать стон – это было слишком хорошо, чтобы сдерживаться.
Стоило приоткрыть рот ещё раз, как в него без приглашения
проскользнул язык. Юркий и прохладный он начал хозяйничать,
подминать чужой язык под себя, разверзая между ними войну, а после,
видимо, устав от конфликта, предложил примирительный танец –
жаркий, в котором один льнёт к другому, а другой – к одному.
Чужой рот глотал неприличные звуки, которые дарил ему Люциан,
пока его сердце тяжело билось о грудную клетку так, что норовило
сломать рёбра. Оно жаждало вырваться на свободу и прыгнуть в
развращающие душу руки, одна из которых сжимала там и
двигалась вдоль. Вокруг витал холодный и чарующий аромат чужой
кожи. Он переплетался с теплым запахом Люциана, напоминавшим смесь
ванили с корицей. Владыка Луны перестал свободно дышать из-за этих
переплетений ароматов и… тел, либо же из-за движений ускорившейся
руки, заставившей податься бедрами вперед, и отдаться процессу
всецело, прижаться к чужой груди, чтобы стать ближе. Низкий стон
снова сорвался с его уст и потонул в чужих, которые приняли его с
довольным мычанием. Тело взмолило о большем, но большего получить
не могло. Оно лишь болезненно тлело в пламени страсти, в котором
ему не дано сгореть, пока чужие губы ласкали, а руки – мучили.
— Я люблю тебя, — эти слова прозвучали хрипло и тяжело, словно
были оковами для сотни диких и необузданных чувств, которым не
давали свободы веками.
У Люциана после этих слов сердце заболело так, будто в нем была
глубокая рана, поверхность которой со временем заветрилась,
покрылась коркой, но сейчас её сняли, вернув прошлую боль. Он
всхлипнул, не в силах дать ответ, который от него ждали. Душа
наполнилась сожалением, связанным не с настоящим, а, казалось, с
минувшим. Чувство разлуки заполнило его, как вода заполняет пустой
сосуд – до краёв. Дрожь резко пронзила тело до костей, затылок
обожгло, и Люциан открыл глаза, желая увидеть чужое лицо, но вместо
него узрел только потолок комнаты, в которой уснул.
Свет бил сквозь не зашторенное окно, а в воздухе лениво
кружилась пыль. Лаванда сопела ему в щеку, перекинув руку через
юношескую грудь и, заметив её, Люциан не вспомнил, как они
оказались в одной кровати, но взмолился, чтобы странный сон не был
минувшей явью. Он всё еще чувствовал боль, пока орган в груди
ускоренно бился, а также чувствовал то, что в штанах у него было
влажно. Ещё бы чуть-чуть и там стало бы влажно настолько, что
пришлось бы стирать одежды и мыться.