Вой и впрямь доносился громкий. Настырный такой, злющий. Иван
невольно положил длань на рукоять Самосека.
- Это они меня чуют, - угрюмо ответил Яромир. – Недовольны, что
на их угодья забрел. Ругаются. Прочь гонят. Угрожают.
- Тебе?! – поразился Иван. – Ты ж сам волчара!
- Волки тоже оборотней не любят… - вздохнул Яромир. – Тяжко быть
между – для людей я волк, для волков человек… Ни в городе Богдан,
ни на селе Селифан. Нигде мне не рады, везде чужак…
Иван поежился, боязливо поглядывая на чернеющую стену леса. Они
с Яромиром остановились на опушке, прикрывшись деревьями от
холодного ветра. К восходу поблескивала водная гладь – один из
малых притоков Шексны.
- А к нам они не сунутся? – спросил княжич.
- Не сунутся. Волки оборотней не токмо не любят, но и
остерегаются. Знают, что ко мне лучше не лезть.
Яромир осклабился, и в его небритой ехидной роже проступило
что-то волчье. Ивана снова передернуло – он уж давно попривык к
такому товарищу, не страшился его ничуть, но порой все же екало
внутри.
- А что холодно и грязно – это уж извини, мамки с няньками дома
остались, - ухмыльнулся Яромир. – Да и путь впереди еще
неблизкий.
- Да я что, я ничего, - сердито ответил Иван. – Я, чать, и до
тебя, бывало, по лесам да полям странствовал, да без мамок с
няньками. Помнишь, как я тебя из капкана-то освободил?
- Мудрено забыть, - склонил голову Яромир. – Спасибо тебе на
том.
- Вот! Я ж тогда из Тиборска в Ратич ехал – да один, без
сопровождения! Просто вот взял, оседлал Сивку, да и поехал! Сам по
себе!
- Молодец какой, - похвалил Яромир.
- Еще б не молодец! – подбоченился Иван. – Я, да будет тебе
ведомо, не токмо ликом красен, да телом статен – мне похвалиться
много чем есть!
- Ишь как. И давно ли?
- С самого рождения. Родился я всем хорош, всем пригож! По локти
в серебре, по колено в золоте! Все отрочество как сыр в масле
катался! Скажу, бывало, батюшке аль матушке – хочу того-то!.. так
сей же час все и получаю!
Глаза Ивана затянуло мечтательной поволокой – вспомнилось
счастливое беззаботное детство. Яромир хмыкнул – насмешливо, но и с
легкой завистью. Его батюшка, Волх Всеславич, оставил подлунный
мир, когда Яромиру было неполных пять лет, и он его почти не
помнил. Так, смутные образы – раскатистый смех, поднимающие к небу
огромные руки, колючая щетина, трущаяся о гладкую детскую
щечку...