- А что тут, душа моя, думать?
Недоросль взрослеть должна, да и был уже Петр Федорович на краю
смерти, любой к Богу придет после исцеления чудесного, - сказал
Алексей Григорьевич и, нацепив на вилку соленый рыжик, потянулся за
очередной рюмкой водки. Но, поймав на себе волевой и осуждающий
взгляд Елизаветы, поспешил оправдаться. – Лизонька, понимаю, что
пост нынче, но ты же знаешь, что я сильно переживал за здоровье
Петра Федоровича. А завтра – все! Рассола выпью и говеть начну. Да
и вообще, душа моя, что еще делать-то тут в деревне? Может я на
охоту? А?
- Нет, на охоту не пойдешь, пост с
завтрашнего дня блюсти станешь, а говеть со мной будешь, может и
Петруша с нами, коли медикусы дозволят, - строго сказала Елизавета,
потом улыбнулась и сказала. – Вот ей, Богу, душа моя радуется,
когда докладывают об истовых молитвах племянника. Перепугалась я,
что линия наша, петровская, закончится, да смута будет. А ты
знаешь, Алеша, предложи ему завтра в баню сходить. Коли православия
стал принимать душой, может и баню полюбит, да русаком станет, а то
ей Богу – немчура, как есть.
- Вот то дело! – весело провозгласил
Алексей Григорьевич, опрокидывая очередную стопку хлебного вина. –
Да девок туды, в баню!
- Я те дам, девок, ахальник! – звонко
засмеялась Елизавета, грозя мужу кулаком.
К ночи, а точнее под утро,
императрица становилась женщиной и позволяла себе говорить с
Алексеем без этих всех придворных правил и ему дозволяла быть
мужем, а не подданным.
*……….. * ……….*
Хотилово, 17 декабря 1744
г.
А через два дня была баня. Меня,
несмотря на все возражения медикусов, поволок за собой рослый,
насколько это возможно рассмотреть в мужчине, с красивым лицом,
первый не любовник, но фаворит императрицы. На все возгласы
врачующих меня медиков о ненужности бани, Алексей Григорьевич
отговаривался, что те, мол, сами говорят о полном выздоровлении
наследнике и что он точно не заразный. Вот пусть немчура, к слову
среди четырех медикусов были два русских, не лезет в обычаи, в
коих, по причине своего скудоумия, не ведают.
Я знал, почему ранее Петр Федорович
так ненавидел баню. Причина крылась в том числе из-за стеснения
своего тела. Я сильно стыдился не совсем пропорционального
телосложения и тем более, ранее болезненного причинного места.
Теперь же стыдиться не стал, но… какой же я не складный. Вроде бы
лицом даже вполне симпатичный, но имел ужасно узкие плечи, тонкие,
как тростинки руки и ноги. Из очень спорного истинно мужеского –
выделяющийся живот. Однако, тело можно было подправить
тренировками, правда работы тут не на один год. А так и вполне
себе. Киношный образ меня, такого низкорослого, не соответствовал
действительности, как раз таки с ростом все было нормально, как и с
причинным местом [по свидетельствам современных исследователей,
рост Петра Федоровича был выше среднего].