срезал клок шерсти из-под хвоста
и отослал собаку. Зрители замерли
— вот оно, начинается. А Роман, не надеясь на свой смыслянский,
выдал заговор на языке родных осин. Не беда, что ничего не поймут,
сами придумают, да пострашнее, чем в оригинале:
Волос мерзавки с собачьею шерстью
Смешаю и жиром намажу кабаньим,
Чтоб не смогла она ложью и лестью
Близиться к низменным целям своим.
Хитрость пускай завивается злая,
Хвост свой змеёй ядовитой кусая.
Пища, что в лживые канет уста
Силы лишится и будет для брюха пуста.
Пусть отвернётся от женщины этой удача,
Радость уйдёт, но останется место для плача.
Под незатейливый этот стишок Роман свил волосы с собачьей
шерстью и смазал топлёным свиным жиром. Разбил стоящий на огне
горшочек, а получившийся жгут сжёг в пламени, не выпуская из
пальцев.
Зрители молчали, не отрывая глаз от рук Шишагова.
Остатки сгоревших волос Роман растёр в ладонях, и, зачерпнув из
костра горячей золы, очистил ей руки, после чего показал
окончательно замороченным зрителям чистые кисти без следов ожогов и
копоти.
«Как они смотрят! Я просто факир, однако. In the circus, with
the rabbits».
Затем он погасил пламя руками, собрал горячие угли в черепки
горшка, вынес на берег Нимруна, уложил на приготовленный Акчеем
плотик и оттолкнул от берега поданным Рудиком копьём. Вода
подхватила хлипкую конструкцию, вытащила на середину реки и понесла
вниз по течению.
«Умница Акчей, правильное место выбрал».
Вместе со зрителями дождался, когда плотик скроется за изгибом
берега, и ушёл домой, прихватив по дороге Крумкача — в отличие от
наглой бабы, тот ещё не завтракал. Есть хотелось сильно, поэтому
Шишагов не увидел, как за его спиной люди расхватали оставшиеся от
«ритуала» прутья и ветки. Начавший первым Савастей сгрёб в охапку
не меньше половины.
Прощаясь, Крумкач, улыбаясь от уха до уха, встряхнул Романа за
плечо:
— Не беспокойся, все соседи узнают, в подробностях. Мне больше
всех интересно, что после будет!
Наклонился к Роману и тихонько на ухо поведал:
— Вождь наш на днях с гощеньем будет, видеть тебя хотел.
Как здесь гостят вожди, Шишагов не знал, а его гостевание,
формально продолжающееся, практически закончилось — бездельничать
надоело, руки просили работы. С согласия Печкура Роман затеял
очередную стройку — трофейного железа скопилось много, от Дзеяна
привёз как бы не больше того. Смех сказать — копейных наконечников
больше двух десятков, а приличной лопаты в хозяйстве нет.
Собственно, список того, чего нет, во много раз длиннее списка
того, что имеется в наличии. Поэтому и затеял Рома постройку кузни.
Да только в этом деле, как с ремонтом — стоит начать, и уже трудно
остановиться. Может удержать только отсутствие рабочих рук. Но
Печкур, видно, смекнув, что весной чужак постройки с собой не
увезёт, прислал в помощь сыновей в полном составе, а к ним
друзья-приятели подтянулись. Работников хватает, одновременно
копается яма для обжига кирпича и ставится из нетолстых брёвен
каркас кузницы, рядом парни помоложе уже плетут из прутьев щиты для
стен. Кирпича пока нужно немного, столько глины можно и в старом
корыте намешать. Ещё день — два такой работы, и можно будет
начинать обживать новую кузню. Маха притащила из лесу косулю, как
раз получилось строителям на угощение. Не шашлыки, конечно, но и
печёное на углях мясо пошло замечательно. На огонёк весь вечер
подтягивались хуторяне, Кава прислала пару кувшинов пива, а потом и
сама пришла, с мужем. Душевно посидели, разошлись затемно. И если
после утреннего представления вильцы на Рому с опаской поглядывали,
к вечеру отношения потеплели — может, и не так страшен иноземец,
как показалось. Топором машет, как обычный человек, в глине
измазался, ест и пьёт, как все люди, не гордится.