— Я
благодарю моего господина за щедрый дар, но, право слово, обижаться
на этих крестьян, все равно, что досадовать на бегущее стадо овец.
Отвечают ли овцы за то, что кто-то встал перед несущимся стадом? —
Лео подумал, что высказался достаточно красиво и витиевато, чтобы
это понравилось Филиппу. И оказался прав.
— Пожалуй,
я соглашусь с тобой, друг мой, — довольно кивнул Филипп. Лео не
обольщался обращением — граф Хагенау давно называл его этим словом,
всего лишь выделяя среди остальных, как первого из своих слуг, — но
я не отказываюсь от своих слов и рад сделать тебе
подарок.
Правильно
было спешиться и с почтительным поклоном благодарить принца, но
Филипп жестом остановил свою Тень, так что Лео смог всего лишь
наклониться к шее лошади.
Кажется,
пришло время по-настоящему обременить принца своей
просьбой.
— Мой
господин, одна женщина в этой деревне была добра ко мне, и я
почтительно прошу разрешить ей удалиться в монастырь.
Лео еще раз
сделал попытку спешиться, и вновь Филипп остановил его. Все-таки
бабушка была права — иметь Тень куда полезнее и лучше, чем
отягощать себя друзьями. В конце концов, у него и так довольно
близких родственников.
— Конечно,
я дам разрешение, — размеренно и спокойно, как будто, не хотел
только что спалить деревушку дотла, отозвался Филипп. — Вы сами
хотите передать мою волю этой женщине? — добавил он.
Лео вскинул
голову.
— Никто в
этом мире не сделал для меня больше, чем вы, мой господин. Что
касается той женщины, ваше участие в ее судьбе — уже высшая
награда, и я поеду к ней, только если вы прикажете мне это
сделать.
Филипп
улыбнулся. Лео был умен, умен и предан. Все-таки благородные
поступки и защита слабых — это очень и очень правильно.
—
Похвально, что вы так заботитесь о своей кормилице, мой друг, но вы
правы — посылать дворянина у меня на службе к крестьянке, пусть и
хорошего происхождения, несправедливо по отношению к такому
человеку.
В некотором
ошалении Лео осознал, что только что перешел в дворянское
сословие…
…Не старая
еще статная монахиня оглядела просторную светлую келью, вынула из
походного сундучка свои немногие вещи — два подсвечника, деревянную
плошку и чашку, потертый детский башмачок. С удивлением обнаружила
на узком ложе туго набитый деньгами кошелек. Ни вышивки, ни метки.
Обернулась, чтобы отдать чужое богатство приведшей ее юной
послушнице. Та замахала руками и замотала головой: «Это ваше,
матушка».