
Он, конечно, горячо благодарил за назначение. Шутка ли — министр
внутренних дел это, по сути, второй человек в государстве! Вот
только в таком государстве, где этих министров поминутно убивают.
Ох, стать бы министром хоть на год попозже, хоть на два!.. Ведь
наверняка тогда как минимум часть этих террористов уже переловят и
станет хоть немножко поспокойнее.
— Вы, Николай Львович, понимаете, конечно же, что поймать убийц
Синюгина, как и троих предыдущих министров, для вас теперь не
только дело чести, но и дело личной безопасности... — Сказал
царь.
Ещё бы! Понимал, куда деваться.
— Кроме того, не забудьте о Выставке. До неё остался месяц, и
обеспечить готовность построек и оснащения, а также обеспечить
безопасность на самом мероприятии — тоже ваше дело.
Николай Львович ответил чем-то вежливо-изысканным. Оставалось
лишь надеяться на то, что царь не видит, как он напуган
свалившимися обязанностями.
— И ещё одно дело, — продолжил Сергей Александрович. — Во время
убийства Синюгина одна пострадавшая женщина сообщила другой некие
тревожащие сведения. Сведения эти требуют проверки и, в случае
подтверждения, срочных действий. Мне хотелось бы, чтобы вы всё
узнали без искажений из уст жандарма, присутствовавшего на месте и
слышавшего лично разговор...
На другой день после взрыва Миша отпросился со стройки на пару
часов пораньше и снова пришёл в больницу — всё равно на работе
толку с него, полностью поглощённого мыслями о матери, было мало. В
тот раз его к ней не допустили. Лишь сказали: «Жива». Но доживёт ли
до завтра и встанет ли на ноги, не говорили. И остались ли ноги при
ней — насчёт этого тоже молчали... Ночью Михаил почти не спал,
перебирая в голове разные травмы, могущие возникнуть вследствие
взрыва, их последствия и образы калечной...
В этот раз он снова попытался попасть к матери в палату — и
опять же безуспешно. Сестра милосердия, дежурившая около входа,
сказала ему, что от визитёров заносится много заразы, больным это
вредно. Впрочем, к жандармам, которых внутри и снаружи больницы
кишело ещё больше, чем вчера, это почему-то не относилось. Мише
стало тоскливо от мысли, что сейчас его едва живую мать грубо
допрашивает какой-нибудь голубой мундир, требуя сообщить приметы
бомбометальщика, какового она, вероятней всего, и не видела, а
родного сына к ней не допускают.