Из моего рта вырывались клубы пара, а во рту появился противный привкус металла. Хотелось упасть в ближайший сугроб и лежать, пока организм не успокоится или просто не замерзнет от холода. Но сделать это, значит привлечь внимание прохожих, которые могли бы заподозрить что-то не ладное и вызвать полицию.
Прохожие?
Я сделал глубокий вдох и разогнулся.
На улице никого не было. На перекрестке одиноко мигал светофор.
«Неужели все исчезли? Или я сплю?».
В глухой тишине послышался нарастающий рев и серебристый лексус на большой скорости промчался на красный свет.
Сейчас примерно восемь часов утра, на улицах еще темно и на календаре 31 декабря.
Нет, никто не исчез. Просто мало кому сейчас надо куда-то спешить и вставать в такую рань.
Но все равно, было слишком тихо.
И все это не более странно, чем побег одного из самых тихих подростков из дома интерната.
Засунув замерзшие руки в холодные карманы, я побрел по дороге, опустив голову и смотря только на грязный сбитый снег.
Я не знал, что будет потом, куда я пойду, что будет, если меня найдут. И думать над этим мне совершенно не хотелось.
Сейчас я хотел попасть только в одно место. Туда, где я когда-то был со своим отцом.
Я не помню сколько мне было тогда лет, возможно, восемь или девять, но точно знаю, что была осень. Все листья уже опали, и земля превратилась в грязный, местами желто-красный, пуховой ковер. Небо было серым и пасмурным, а воздух пропах сыростью. В тот день мы очень долго гуляли с отцом по городу. Помню, что у меня болели ноги от упорной ходьбы. Но я молчал, стискивая зубы, потому что где-то в глубине души знал, что ему сейчас это нужно; вот так просто гулять со мной, ни на минуту не выпуская детской руки из своей теплой ладони.
Тогда я не понимал всего и те крики и ссоры, что я слышал из их спальни, были чем-то не понятным и тревожившим меня. Но сейчас я знаю, что в те времена в их семейной жизни был переломный момент.
Гуляя, мы зашли на железную дорогу и пошли по шпалам. Рельсы были ржавые и часто утопали в жухлой траве, покрытой тонким грязным ковром.
Мы шли молча, иногда я спотыкался, но отец держал мою руку крепко, и я ни разу не упал. Так мы дошли до старого заброшенного домика, стоявшего на потрескавшейся и грязной платформе.
Это была давно не используемая и всеми забытая еще со времен войны железнодорожная станция. Отец сказал мне, что сюда никто не ходит, потому что все боятся, что здание скоро развалится. Тогда я испугался, что оно рухнет прямо на нас, но опять же ничего не сказал.