- Благодарю, но я не буду раздеваться. Глаша, мне кажется, что
вас хозяйка зовет…
Когда горничная, недовольно фыркнув (осмелела, зараза) скрылась
в глубине коридора, я зашептал купцу в волосатое ухо:
- Ефрем Автандилович, а когда вы собирались мне о Сеньке Епишеве
рассказать?
- А при чем тут…Или вы считаете…
- Я пока ничего не считаю, но надо проверять все зацепки.
Расскажите мне, будьте любезны, о нем.
- Да Сенька никто, приказчик простой, на тьфу и растереть.
Отработал у меня на складе два года, в армию не призвали по
здоровью. А давеча я узнал, что он меня обворовывает, понемногу, но
факт. Вот я его вчера и рассчитал, взыскал с него по оптовой цене,
за все, что он скрал да и выгнал.
- Понятно. Опишите пожалуйста, как он выглядит и где живет.
-Да как я его опишу? Личность обыкновенная…О. погодите минуту. –
купец рысью убежал, чтобы через пять минут вернуться, неся в руке
очередную фотографическую карточку.
- Вот, посмотрите, здесь все мои работники склада. А вот этот –
палец ткнулся в физиономию молодого человека, стоящего слева, через
одного, от хозяина заведения: - и есть Сенька.
Сенька Епишев выглядел как натуральный Свирид Петрович
Голохвастый, цирюльник из Киева, особенно на фоне окружающих его
кряжистых и серьезных, бородатых мужиков.
- Понятно, а где живет это чудо? – я вернул купцу фотографию,
составив словесный портрет и запомнив отдельные элементы
физиономии.
- Комнату занимает на Гончарной улице, дом семнадцать. Во всяком
случае, месяц назад точно занимал. Это за Николаевским вокзалом,
сейчас я вам чертежик набросаю.
- Каким вокзалом?
- Николааевским.
- Это который в конце Невского проспекта находится?
- Точно так, господин Котов, за Знаменской площадью.
Ну, хоть Невский большевики не переименовали, есть за что
уцепится при ориентации в городе.
- Понятно, спасибо за информацию.
Дворник ждал меня у ворот. Калитку за моей спиной Мирон запирал
с явным облегчением.
Дом, в котором квартировал гражданин бывшей империи Епишев я
искал не меньше часа, бродя по темному, неухоженному городу. По
улицам болтались толпы пьяных солдат и вооруженных матросов, возле
которых, как рыбы прилипалы, возле акул, крутились какие-то темные
гражданские личности. Во многих местах, запорошенные снегом, на
тротуарах лежали двуглавые орлы, символы величайшей империи,
свергнутой толпой рядовых ратников второго разряда, категорически
не желавших идти на германский фронт. Жестяные, чугунные, из
крашенного дерева, со следами ударов прикладами, ломами и топорами
– кумиры, под которыми два с половиной года назад те же люди,
утирая слезы умиления и восторга, ревели хором «Боже, царя храни!»,
лежали под ногами, равнодушных топтавших их, людей.