— Мстиславич… — начал Крут, но голос вновь подвел его, и он
закашлялся.
Ковш с водой на сей раз подал ему сам князь.
— Он окрепнет? — спросил Ярослав у госпожи Зимы, пока воевода
медленно пил.
— А то куда ему деться, — фыркнула знахарка. — Коли открыл
глаза, стало быть, окрепнет.
— Мстиславич, сказать хочу… — хоть и туманились его мысли, а все
же помнил воевода о самом главном. Что не поспел сказать тогда, а
нынче может быть уж поздно. — Сколько я здесь? — спросил он,
похолодев.
Коли провалялся он нынче больше пары дней…
— С седмицу уже, — отозвалась Зима Ингваровна. — Отравили
тебя.
— Что сказать хочешь? — спросил князь, наблюдая, как от и без
того белого лица воеводы еще пуще отлила кровь. — Про оберег ништо?
— проницательно усмехнулся он.
— Ведаешь уже? Отрок разболтал…
Ярослав свел на переносице брови, нахмурившись. Закатал повыше
рукава рубахи, как делал всегда, когда размышлял о чем-то. Потер
старый, витой шрам на предплечье.
— Отрок оказался мудрее тебя, воевода, — князь заговорил тихо,
тщательно подбирая слова. — Но и он сказал, уж когда было поздно. А
коли б ты сразу ко мне пошел…
Он разочарованно покачал головой. Воевода слушал князя, поджав
губы. Сил спорить не было; он мог лишь жестами показывать, что не
согласен.
— Тебя отравили, а перунов оберег пропал. Мыслю, что один
человек сделал и то, и другое. Не промедлил бы ты — может, и не
было бы ничего!
Лишь под конец князь не сдержался. Зазвенел его рассерженный,
недовольный голос.
— Как — пропал? Он в сумке у меня запрятан.
— Да вот так, — Ярослав дернул плечом. — Что я теперь вечу покажу,
воевода? — спросил он, медленно разжимая стиснутые кулаки.
— Нашто тебе вече, князь? — кое-как выговорил Крут. — И без
него…
— А без него я родную кровь проливать не намерен. Первым — не
намерен, — сквозь зубы процедил Ярослав. — Смолчавшего, солгавшего
своему князю отрока я выдрал. А с тобой что мне делать велишь,
дядька Крут?..
***
Воевода поправлялся хоть и медленно, но верно. Сперва сумел
сесть на лавку, после — спустить на деревянный пол ноги. Нынче же
сызнова привыкал стоять на них, не шатаясь. Ведя ладонью по стене,
с превеликой осторожностью ступал по горнице. Тело слушалось плохо,
неохотно. По-прежнему временами было, как чужое.
Знахарка говорила ему, что так и надо. Мол, а как ты хотел,
воевода? Запросто так от Морены вернуться, сразу же на коня
взлететь да взять в руку меч?