– Вальгу! Остальное в свой черёд узнаешь.
Вождь сделал паузу, давая понять, что тема исчерпана и не подлежит обсуждению. Он злился на себя за то, что не удержался и сказал Петро лишнего. С другой стороны, выходило, что, кроме иноземца и иноверца, прижившегося и даже ставшего своим в их войске, и не с кем было поделиться задуманным без опаски, что пойдут пересуды.
– А если ты, пёс, ещё раз назовёшь её бабой, – заговорив вновь, вождь уже не таился, и его слова стали слышны ближайшим гребцам даже за скрипом уключин, – то я прикажу Хомче отрезать твой поганый язык. Мне спокойней будет, а твой бог Иесу тебя и без этого услышит. Верно? Руки-то тебе Хомча оставит, чтобы смог креститься. Верно, Хомча?
Услышав своё имя, одноглазый гигант на время перестал грести, несколько мгновений выжидал, не последует ли более конкретного приказа, а, не услышав его, снова налёг на весло. Он явно сожалел, что не удалось развлечься, отрезав чего-нибудь этому латинянину. Правда, настроения своего не выдал: подмигнул и улыбнулся Петро, обнажив желтые, крупные, как у лошади, зубы. Но даже улыбка этого циклопообразного существа способна была нагнать икоту. Правда, за два года, что Петро находился в войске Чекура, он уже попривык к виду главного его телохранителя и, тем не менее, невольно поёжился от такого проявления чувств. Спустя какое-то время, при смене гребцов, принимая из рук Хомчи лоснящуюся горячую рукоять весла, ещё раз встретился с его взглядом, и тот ещё раз подмигнул ему, но уже не как ускользнувшей жертве, а как равному. Впрочем, никаких иллюзий по этому поводу Петро давно не питал. Не верь, не бойся, не проси – таким было главное негласное правило, которое позволяло жить достойно среди этих людей. Только поступки определяли их истинную сущность, расставляя по ступеням своеобразной иерархии, на пике которой незыблемой глыбой высился Чекур.
Вождь, отвязавшись от назойливой заботы бывшего римлянина, натянул до носа покрывало из соболиных шкур и постарался задремать. Но если блохи перестали одолевать – ценность этого меха заключалась не только и даже не столько в красоте и мягкости ворса, а в том, что его не выносили паразиты, то от мыслей так просто было не укрыться и не отгородиться. Правда, приняв решение идти выше по неизведанной реке, он словно отрубил все сомнения, и они его больше не терзали. Однако это было сродни тому, как он сумел отогнать волков от своего стада, но перед мошкой – мыслями о повседневных делах, роящимися в голове – чувствовал своё бессилие.