Затем Колыванов вызвался проводить
меня до общежития, где я, а точнее мой предшественник в этом теле,
проживал. По пути, собравшись с духом, я решил уточнить насчёт
Марфуши. Объясняться с незнакомой девицей мне совсем не хотелось, и
я раздумывал, как лучше всего провернуть дело. Однако, услышав мой
вопрос, Василич сделал секундную паузу, а затем неожиданно
расхохотался, хлопая себя ладонями по ляжкам.
— Вот ты тюха-матюха! — отсмеявшись,
затрещал Колыванов. — Нет никакой Марфуши!
— Как это? — удивлённо уставился я на
него.
— Так это! — радостно гаркнула усатая
сволочь. — Я поначалу хотел от тебя казанских дурочек отвадить.
Боялся, что помешают твоей концентрации… Во-о-о-т… А ты мне ещё
сказал, что потерял память. Ну, так и пошло… Хе!.. Да ты радуйся,
охламон! Если б я тебя не запугивал Марфушей, хрен бы ты у
Матусевича в финале выиграл!
— Спасибо тебе, гад рыжий! — с
чувством поблагодарил я Колыванова.
— Сам такой, — невозмутимо
ответствовал Василич. — Вот, кстати, твоя общага! — указал он на
пятиэтажное здание, построенное из белого кирпича. — Живёшь в
триста двенадцатой комнате.
— Да уже сомневаюсь, что в триста
двенадцатой, с таким-то наставником.
— Не сумнивайся, — сказал, как
отрезал, «нянь». — И вообще, чем ты недоволен?! О тебе же забочусь,
оболтус неблагодарный!
Когда я, распрощавшись со вздорным
стариком, вошёл в общежитие, меня с порога приветствовала
неопределённых лет вахтёрша, голову которой украшала химическая
завивка.
— С возвращением! А мы, Дима, все по
телевизеру твой бой смотрели! Так ты теперь в Европу поедешь, да? —
с затаённой надеждой поинтересовалась она.
На мой сдержанный кивок кучерявая
мгновенно состроила умоляющую мину и буквально взмолилась:
— Ты уж косметику нормальную нам
привези, пожалуйста, Димочка! А то в наших магазинах сам
знаешь…
— Хорошо, — в очередной раз подивился
я условиям жизни простых людей в стране Советов. — Если будет
возможность, то привезу.
Вахтёрша счастливо заулыбалась и,
наконец-то, сообразила вручить мне долгожданный ключ. Войдя вскоре
в триста двенадцатую комнату, я оценил её крайне скромную, если не
сказать убогую, обстановку. В сущности, никаких приличных вещей у
моего предшественника не имелось.
По большому счёту мне оставалось лишь
дождаться увольнения Колыванова из детско-юношеской спортивной
школы, где тот преподавал, и можно было покидать «родной» посёлок с
чистой совестью.