«Мы с тобою могли бы всё изменить!»
«Изменим, не сомневайся. Уж теперь-то точно изменим…»
Злость заставила меня напрячь душевные силы и стряхнуть тот
тонкий морок, который исходил от слов Мазепы, запертого в этом теле
как в тюрьме. Да, он действительно мог убедить кого угодно.
Но только не меня.
«Слышишь, урод?»
«Слышу, разумею… Однако же с моею властью и твоим знанием мы
сможем добиться куда большего, нежели сейчас…»
«И в этом тоже не сомневайся, подонок. Добьёмся. Обещаю».
Рассвет обещал не только новый день, но и новую реальность. И
только сейчас, наведя кое-какой порядок в мыслях, я задался
вопросом: интересно, с кем это меня судьба на вокзале свела-то? И
где, в таком случае, его трость с набалдашником в виде головы
пуделя?
Я постараюсь докопаться до истины. Но для начала надо выжить. И
не просто так, а ещё и исправить многое, что натворил этот старый
негодяй.
1
Я совершенно не склонен к истерикам, иначе на работе давно бы
уже застрелился. Наверное, только это и спасло меня сейчас от
полноценного «сдвига по фазе».
Нужно было осознать положение и вспомнить всё-всё-всё, что было
известно и об этой, прошу прощения, личности, и о фактах, связанных
с его действиями в 1708 году. В том самом году, когда ему удалось
полностью зачистить оппозицию в своем ближнем кругу и уже со
спокойной душой открыто перекидываться на сторону Карла.
Да, вот именно, что со спокойной душой. Покопавшись в памяти
персонажа – он активно возражал, но поделать ничего не мог – я
обнаружил, что Мазепа действительно свято верил в непобедимость
шведов. Аргумент был примерно следующий: раз уж если он победил
польское и саксонское воинства, то уж Петра-то точно размотает,
сколько бы там солдат в его армии не было. Ну, то есть, Иван
Степаныч мыслями всё ещё пребывал в 1700 году. Он не верил, что
Пётр сумел за восемь лет сделать из своей армии хоть что-то путное.
А значит – что? Правильно: как говорил персонаж известного
кинофильма – «Вовремя предать – это не предать, а предвидеть».
«А не предал бы – так и помер бы в славе, полновластным гетманом
Левобережья. И продолжал бы предавать», – мысленно поиздевался я
над персонажем, поделившись с ним послезнанием.
«Реципиент» благоразумно промолчал. Приходилось как-то уживаться
с этим «голосом в голове». Он не мог управлять собственным телом и
перекрыть мне доступ к своей памяти, а я не мог заставить его
заткнуться. Иван Степаныч то и дело заводил со мной мысленные
беседы, пытаясь склонить на свою сторону. Я сходу огорошил его
плохой новостью: мол, зря ты на Карла поставил, он проиграет, это
известно совершенно точно. С этого момента разговоры насчёт «а
давай со мной к шведам» прекратились. Ставить на проигрывающую
сторону гетман не хотел. Собственно, в этом и крылся главный мотив
его тайной, а затем и явной присяги Карлу Двенадцатому. Теперь же,
в новых обстоятельствах, Иван Степаныч то и дело заводил беседы на
тему: «А может, Августу Второму присягнём?» Не стоит приводить
слова, которыми я охарактеризовал своё отношение к такому
феерическому идиотизму. Судя по всему, старый интриган и
профессиональный иуда уже не мог жить без предательства. Судорожные
поиски господина подальше от своей резиденции, чтобы не мешал
традиционно воровать, могли привести к краху Северного союза –
который после Полтавы будет восстановлен в полном объёме. В
политике он соображал, а значит, предложение переметнуться к
саксонцу было осознанной диверсией, а не старческим маразмом.