– Оставь нас, – с нажимом сказал я, заметив, что Пилип явно
вознамерился поучаствовать в допросе.
Тот нехотя удалился, имея при этом неприятно удивлённый вид: до
сих пор гетман ничего не скрывал от своего генерального писаря, и
более того, Мазепа никогда раньше не разговаривал с оным в таком
тоне… Дверь закрылась. Небось, стоит сейчас, приникнув ухом к щели
и теряясь в догадках, почему Иван Степаныч внезапно переменился в
своём отношении к дальнему сроднику. Ну, ну, пусть погадает на
кофейной гуще. С ним я после поговорю.
А пленников, брошенных передо мной на колени, я разглядывал
добрую минуту. Грязные, вонючие, заросшие, в цепях – оба имели
крайне хмурый и подавленный вид. Ничего хорошего для себя они не
ждали.
– Нехорошо ты поступил со мною, Василь, – негромко произнёс я,
покашляв по-стариковски. – Поторопился. Погодил бы с полгода, так и
убедился бы, что поступаю я не супротив государя.
– Как у тебя язык сейчас узлом не завязался, Иван, –
презрительно бросил Кочубей, подняв голову.
– Знаю, что скажешь: мол, язык у меня змеиный, – хмыкнул я,
мысленно цыкнув на невовремя высунувшегося из своего закутка
Мазепу. – Тут ты прав, Василь. И с Мотрей нехорошо вышло… Я её
силой не уводил, сама пришла. Прости, не отослал её к тебе, хотя
должен был… Ныне о делах насущных поговорим… Не поверил тебе
государь?
– Не поверил, – мрачно кивнул Василий. – А напрасно. Или я
неправду сказал?
– Так смотря что ты ему наговорил, – я поудобнее устроился в
кресле. – Что переговоры со шведами да ляхами веду – то верно.
Веду. А зачем? Ты бы спросил себя о том, может, и пришёл бы к
верному ответу.
– На что писал Петру Алексеевичу, чтобы он меня смертью
казнил?
– А, тебе те письма мои зачитывали… Ну, так скажи спасибо
Головкину с Шафировым. Они тебе токмо те письма читали, что дух
твой могли сломить. Иные бы показали, где я просил вас ко мне
отослать, пусть и в цепях… Бог им судья. Вы здесь, живые. Стало
быть, мы сию игру продолжим… Токмо с вас я особую клятву возьму –
что сказанное ныне останется меж нами троими.
Обычно в таких случаях принято говорить: «Челюсть отвисла до
самого пола». Надо было видеть лица Искры и Кочубея, едва до них
дошёл смысл услышанного. Впрочем, Кочубей, вечный скептик, снова
помрачнел.
– Не думай, что сможешь использовать меня в своих подлых играх,
– не без некоторого пафоса проговорил он.