– Смогу, Василь, смогу, – усмехнулся я. – Ты ещё послужишь
государю, токмо не так, как намеревался ранее. И Иван послужит, –
кивок на Искру, а затем я понизил голос до шёпота. – И я – послужу.
Ныне вас под замок посадят. Дня два либо три посидите, покуда в
цепях, чтоб кое-кто рядом со мною от подозрений отрешился. Покормят
вас, ко мне на беседы поводят. Стану я старшину убеждать, что
словами ласковыми вас на свою сторону привлёк. Вы мне не перечьте,
а коли прямо спросят, то и подтвердите. Тогда и цепи с вас снимут.
После объявлю, что простил обоих, ибо не держу зла, а тайно вам
письмо передам. Запечатывать не стану, дабы прочесть могли и
убедиться, что нет там для вас никакого зла. Как письмо получите,
готовьтесь: в ту ночь вам побег устроят. Письмо сие той персоне,
что будет в нём упомянута, доставите как можно скорее… Что
вылупились? Не ждали? Думали, я государя предал? Предал, да не
того. Шведа сам Бог велел обмануть, коли он такой дурак, что моим
байкам поверил… А вы, два сильно умных, мне едва всё не испортили.
Надо было б, чтобы Пётр Алексеевич вам головы поснимал, да я
отходчив. Пожалел вас, дурней, упросил мне выдать… Орлика
стерегитесь, он иезуитам предался. То же Гордиенко. Эти двое меня
заживо сожрут, ежели узнают, что я по уговору с государем шведам уж
который год головы дурю. Они на предательство всё своё достояние
поставили. Коли не устрою вам побег, они вас со свету сживут… Ну,
Василь, теперь понимаешь, что ты едва не совершил? И что совершаю
нынче я, доверяясь вам обоим?
Потрясение обоих пленников было таково, что я буквально слышал
скрип, с которым работали их мозги. Шпионские игры для этих времён
не новость, но никто не ждал их от Мазепы, для которого слово
«предатель» могло быть вторым именем. Искра, не проронивший за всё
время ни слова, имел такой вид, словно его из-за угла мешком по
голове приголубили. А у Кочубея явно происходила борьба двух чувств
– недоверия и надежды. Верить Мазепе, конечно, я бы никому не
советовал, но сейчас с ними говорил совсем не Мазепа. Кстати, он
весь мой монолог то бранился, то пытался образумить. Был послан, но
не заткнулся и продолжал свой концерт. Наконец, когда замолчал я,
умолк и он.
«Рулить буду я, – сказал я ему. – Попытаюсь спасти твою старую
задницу от очень больших неприятностей. Нам с тобой её ещё Бог
знает, сколько времени на двоих делить придётся».