- Да, но ведь у любого остаётся шанс.
- Даже сейчас, в эпоху регулярных трансатлантических рейсов и
протянутых повсюду железных дорог, этот шанс не так велик, если
только вам не повезло жить в одном городе. Шанс того, что кто-то из
вас погибнет раньше, чем вы встретитесь, гораздо выше, чем шанс
самой встречи. При таких условиях нужно не вырождения избегать, а
вымирания! Тем более что из размножения выпадают и те, кто нашёл
свою родственную душу, но она оказалась одного с ним пола. Что об
этом твои приятели думают? Они же, если не ошибаюсь, именно такая
пара?
Ермил растерялся
- Я им напишу о твоих словах. Знаешь, я не думал об этом в таком
ключе... о том, что можно вовсе не встретиться, – он безотчётно
коснулся имени на запястье. – Мне это казалось таким само собой
разумеющимся.
- Все молодые думают, что встреча с родственной душой сама собой
разумеется. И делают всё, чтобы эта встреча не состоялась.
Ермил услышал в его словах явный упрёк.
– Но ты же не был против того, чтобы я стал врачом? – осторожно
спросил он, избегая смотреть отцу в глаза. Уронил письмо, и то
мягко шлёпнулось на стол, прямо поверх потёртой скатерти.
– Нельзя быть хорошим врачом и семейным человеком, – поморщился
отец. Продолжил, мрачно и убеждённо: - Так и с ума сойти недолго –
жить, постоянно причиняя любимому человеку боль. В древности
врачевать имели право только вдовы и вдовцы, и это было правильно.
Я не вправе указывать тебе, как жить, ты сам выбрал себе дело по
душе. Но, что греха таить, всегда надеялся, что ты в конце концов
бросишь учёбу и уедешь к своей незнакомке в эту самую Иберию. Денег
бы я тебе на такое дело нашёл. – Отец с мимолётной улыбкой тронул
кончиками пальцев выцветшее имя на запястье. – Я ведь ещё помню,
каково это.
Ермил накрыл свою надпись ладонью. В груди шевельнулся
горько-сладкий узел тепла и вины.
– Но… я хочу быть врачом. Хочу помогать людям. И я никогда не
сделаю ничего такого, что могло бы ей навредить.
– Понимаю. – Гордей Ермилович задумчиво вертел трубку крепкими и
ловкими пальцами хирурга. – И всё же свяжись с ней, сынок,
пожалуйста. Не упускай время.
– Как только тебе станет полегче. – Ермил улыбнулся. – Передам
дела Василине и сорвусь в тот же день.
***
Онората выгнулась и взвилась в высоком прыжке. Плеснули широкие,
оранжево-красные рукава, раскинулись крыльями. Музыка вновь
вибрировала в костях, и Онората двигалась вместе с ней, взлетала,
горела языком пламени. Она была не собой, она была Феей Огня,
всполохом, искрой в темноте, притягивающей взгляды зрителей. О
зрителях она, впрочем, сейчас не помнила. Ни о ком, даже о мэтре
Валенсио, склочном и гениальном, который требовал на роль Феи Огня
только именитых танцовщиц. Онорате пришлось лично купить билет в
ложу и выслать ему вместе с приглашением на своё выступление, с тех
пор он не соглашался ни на кого, кроме неё.