Тот не спешил повторить своё дело,
наслаждался страданиями несчастной. Но вот настал миг, когда острый
клинок снова блеснул между садистом и жертвой, и грудь несчастной
покрылась алыми лепестками.
Ритуал закончился лишь когда
последняя рабыня перестала биться в припадке. Их лица будто
окрасили мелом, глаза остекленели, а обмякшие тела безвольно
повисли на путах.
Толпа ордынцев взревела. Люди
радовались, ликовали. Тренги принял их дар, и только Тагас не мог
спокойно смотреть на жертвенный столб. Так стыдно ему было здесь
находиться, так мерзко…
Старший шаман, тем временем, подносил
чашу каждому гарру, чтобы те могли окунуть в неё руки и измазать
щёки пролитой кровью. Когда очередь дошла до Тагаса, халар едва
сдержал гнев:
— Мне не нужно, — внешне спокойно
проговорил он, пытаясь спровадить шамана, что протягивал ему
чашу.
— Но халар, Тренги смотрит на нас. Мы
должны задобрить всех духов перед походом.
— Если ты сейчас же не уберёшься,
шейтаров выродок, то жертвенный столб украсит твоя голова, —
прошипел Тагас, вновь хватаясь за рукоять верного кхопеша.
Старик побледнел, нервно сглотнул и
поспешил убраться подальше от дерзкого воина. В тот миг глаза
халара говорили вместо него и сомневаться в угрозе шаман не
рискнул.
— Сынок, ты в порядке? — участливо
спросила халин Шиайа, нежно, но достаточно крепко хватая сына за
локоть.
— В порядке… — Грубо ответил ей
Тагас.
— В этот раз ты вёл себя слишком
резко. Отец смотрел на тебя. Он и сейчас смотрит и этот взгляд
ничего хорошего не сулит.
Тагас быстро развернулся в сторону
главного шатра, и тут же наткнулся на суровый взор халира Гараха.
Затем халар поклонился отцу, но сделал он это дерзко,
непочтительно, недостаточно низко склонилась его голова, провоцируя
халира на гневный, раздражённый взгляд, прожигающий младшего сына
насквозь.
— Сынок, ну зачем ты так? Ваши
отношения и без того слишком сложны, зачем ты ходишь по лезвию
ножа? Зачем так рискуешь?
— Отец меня ненавидит. Почему я
должен перед ним пресмыкаться?
— Потому что он ещё и твой
повелитель, и твоя жизнь находится в его руках, — нежно проговорила
халин, пытаясь успокоить горячего сына, безнадёжно взывая к его
здравому смыслу. — Мальчик мой, пойми, он тебя просто боится.
Боится больше всего на свете. Я не могу знать, что отец видит в
тебе, но этот страх живёт внутри халира с тех пор, как он впервые
взял тебя на руки.