— Верно, ваше сиятельство, — сокрушённо признал Мартынов. —
Подрядил меня один...
— И кто же? — я вовсю пользовался своим особым положением в
Елоховской губной управе. В допросах участвовать мне тут негласно
дозволено, а что никакого законного положения у меня нет, так в
допросном листе, когда его набело переписывать будут, просто
напишут, что спрашивал старший губной пристав Шаболдин. Такой лист,
конечно, не всякий допрошенный подпишет, но я говорил уже, что
здесь это не обязательно. Да и не того полёта птица воришка
Мартышка, чтобы суду его подпись важна была.
— Сказал, звать Иван Иванычем, — заговорить Мартынов решился не
сразу, но всё-таки решился. — Я раньше дел с ним не имел и даже не
видал его никогда, но ко мне он пришёл с Печёным.
— Павел Фомин Курдюмов, по прозванью «Печёный», — пояснил
Шаболдин. — Почти три десятка лет на каторге провёл. Сам давно уже
на дела не ходит по старости и нездоровью, но среди воров весьма
уважаем.
Так, стало быть, местная организованная преступность как она
есть. Живёт себе такой дедок тихо-мирно, сам не ворует, но
заказчиков с исполнителями сводит, не бесплатно, ясное дело, да и
преступления наверняка планирует и организует...
— Дал мне Иван Иваныч задаток десять рублёв серебром, да потом
обещал ещё сорок рублёв бумажных, — продолжал воришка. — Я уж
собрался было отсидеться втихую, чтобы на дело не ходить, а он,
глядишь, и отвяжется, мне и десять рублёв, да серебром-то, деньги
хорошие, ежели ничего за них делать не надо, ан не вышло. Нашёл он
меня, сказал, мол, раз пришёл ко мне от Печёного, то Печёный с меня
и спросит, ежели я соскочить захочу. А мне Печёному поперечить
чего-то не хочется...
— И что же этому твоему Иван Иванычу в моём доме понадобилось? —
задал я самый важный для меня вопрос.
— Не мой он, — Мартынов даже головой мотнул. — Диковины всякие,
я таких и не видал, даже не знаю, что за вещицы.
— Да? — удивился я. — И как тогда ты собирался их искать, если
не видал?
— Так он мне рисунки показал, — охотно пояснил воришка. — Увидел
бы, узнал да прихватил.
— И где они, те рисунки? — я аж подобрался.
— Не дал он их мне, — вздохнул Мартынов. — Только из рук
показывал.
М-да, облом в чистом виде... Наши с Шаболдиным попытки заставить
Мартышку описать художества «Иван Иваныча» закончились бесславным
провалом — ничего внятного вор сказать так и не смог, нёс какую-то
вздорную чушь, единственное, что можно было из его сумбурных
«объяснений» понять, что речь шла о каких-то поделках из чёрного
стекла. Отродясь у меня такого не было. Может, наниматель вора
что-то сам напутал?