– Вы все сдохните! Все до единого! –
рычал Вайс, переходя местами на анмодский. – Я вам сердца
вырежу!
Когда стало ясно, что дверь слишком
крепка, наёмник издал полный отчаянья вопль и обречённо опёрся на
неё рукой. В висках стучала кровь, а череп словно пульсировал. Вайс
отчаянно не желал верить в случившееся и проклинал собственное
бессилие. Вдруг в давящей тишине, что нарушалась лишь тяжёлым
сердцебиением, раздался негромкий голос.
– Эту дверь тебе не сломать.
Просмоленная сосна, сам заказывал у плотника.
Вайс, тяжело вздохнув, обернулся и
увидел уже знакомое ему, но так изменившееся лицо. Его освещал
неровный свет масляной лампы, что стражники повесили напротив двери
в камеру перед уходом. Похудевшее, грязное, заросшее щетиной, с
обширными серыми мешками под глазами – в любом другом случае Вайс
бы и не подумал, что оно может принадлежать Йоахиму Раухелю. Взгляд
бывшего главы тайной службы не выражал ничего, кроме чудовищной
усталости и безнадёжности, но Вайсу виделся в нём немой укор.
– Раухель, – выдохнул наёмник. –
Когда эта змея сказала своим псам бросить меня к вам в камеру, я
решил, что буду коротать дни с вашим гниющим трупом.
– Госпожа Морнераль кормит меня,
поддерживает во мне жизнь... Для одной ей ведомых целей.
– Не услышь я ваш голос, подумал бы,
что оказался прав. Воняет здесь так, будто и впрямь кто-то
сдох.
– Крысы, – с тенью улыбки ответил
Раухель. – Прибегают на объедки. И сами становятся едой.
– Морнераль скверно кормит? Потчует
помоями?
– Как раз наоборот. Когда-то я любил
имбирные пирожные, теперь тюремщик приносит их регулярно. И только
их. Я оставляю крошки, на них приходят крысы. Разбиваю им голову
камнем и ем.
В словах Раухеля слышалась странная
гордость.
– «Когда-то любил»? – усмехнулся
Вайс. – Вы же здесь не больше месяца.
– Неужели? – и без того безрадостное
лицо главы тайной службы помрачнело ещё больше. – Я мог поклясться,
что прошёл по меньшей мере год…
Рихард присел на грязную солому,
служившую в камере подстилкой. Решив, что, раз уж сейчас
возможностей покинуть это проклятое место нет и пока не
предвидится, то почему бы не пообщаться с тем единственным
человеком, что составляет ему здесь компанию. К несчастью, чем
больше Раухель говорил, тем сильнее Вайс убеждался, что бывший
глава тайной службы повредился умом. Он рассказывал о том, как
лучше ловить крыс, сколько кирпичей в кладке каждой из четырёх стен
и какие голоса слышит по ночам, при этом всегда говоря «однажды»,
словно всё это случалось с ним когда-то давно. Не было в его словах
лишь одного – надежды на спасение. Вайсу казалось, что, попади он в
заключение, думал бы лишь о плане побега, но Раухель, похоже, был
не таков. Наконец, устав от бесконечных и начавших повторяться
историях сокамерника, он сказал: