Вот только отца мне сейчас не хватало!
— Не помню, — растерянно прошептал я.
Медик кивнул, ему не показалось странным, что сумку я помню, а
собственное имя – нет.
— Где ты живешь?
Я снова пожал плечами. Пусть родители подумают, что я заночевал
у друга. Так они не будут переживать и хотя бы выспятся, а я
спокойно проведу ночь: мой мозг уже и так сотрясенный, не надо ему
быть еще и вынесенным. Утром, когда немного отойду и буду готов
выслушать отцовские упреки и мамины причитания, и вспомню свое
имя.
Поскольку я несовершеннолетний, отец займется поисками
хулиганов, быстро их найдет, им впаяют максимум, и они погрохочут
на малолетку. Это прекрасно: проблема будет решена.
Но все узнают, что я не сам разрулил проблему, а пожаловался
папеньке, и он мне помог, подписался. Район у нас специфический,
нормальных людей тут мало, гопота в основном, черти, которые живут
типа по понятиям, но сами весьма условно представляют, как это. Но
даже они знают, что с ментами сотрудничать – западло, а значит, сын
мента уже родился козленочком.
Впрочем, плевать. Мне с гопотой дел не делать. Устранят двух
отморозков – и слава богу, не буду ходить и оглядываться.
В больничке меня сразу же отвезли на рентген – как инвалида, на
каталке. Внутричерепной гематомы не нашли и положили в коридоре на
раскладушке, потому что отделение детское, и, если посреди ночи
селить меня в палату, проснутся другие дети.
Спать не получалось: болела голова, кружилась, тошнило. Хорошо
не поужинал, а то заблевал бы коридор. От больничного запаха
тошнило еще больше, крашеные в голубое облупленные стены вызывали
уныние, а развешанные вдалеке рисованные от руки плакаты
напоминали, что это не современная московская больница, а
провинциальная на выселках, да еще и девяностые на дворе.
Мимо прошла медсестра с пустой капельницей, и я обратился к
ней:
— Девушка, извините, а меня лечить будут? А то голова болит –
сил нет. Сотрясение у меня.
Медсестра обернулась: было ей лет тридцать пять, но лицо серое
изможденное, глаза тусклые, осветленные волосы сальные, с черными
корнями. Для меня она тетенька, потому что мне нынешнему в матери
годится.
— Лечить меня будут? – спросил я.
— Будут, — кивнул она, — когда твои родители придут.
Дело было не в родительском разрешении на вмешательство. Скорее
всего, больница снабжалась только бинтами, ватой, физраствором и
пенициллином, а лекарства покупали сами больные. Шприцы были
стальные многоразовые, с тупыми иглами, которые могли искривиться в
заднице. Хорошо, что не вижу их. Или плохо. Увидев такое орудие
пыток, организм должен самоисцелиться от всех болезней. А вот
капельница была одноразовая, современная. Вспомнилось, как, угодив
в больничку с пневмонией в восемь лет, я пытался сплести чертика из
трубочек, ведь кололи меня много, но получился перекошенный уродец,
а научить плетению было некому, отец только отмахнулся и попросил
не приставать с глупостями.