Безумие? Слегка. Имея авантюрную жилку, я все равно жизнь прожил
по шаблону. Муштра, муштра и еще раз муштра. Мне четырнадцать –
ЧЕТЫРНАДЦАТЬ, мать его! – лет, самое время для легкого безумия.
Если уж проживать жизнь заново, так по-другому. Никакой муштры,
только свобода, и фундамент уже заложен! Мой самолетик взмыл вверх,
потом клюнул носом и по спирали пошел на снижение, а стайка
подростков побежала за ним, соревнуясь, кто его поймает.
Поймал Борис и, улюлюкая, носился – отберите, мол. Отобрали за
три секунды. Илюха прочитал послание, передал Наташке, она закивала
и побежала ко входу в больницу. Через минуту раздался стук в дверь.
Я затаился в туалете, который был прямо у выхода, дождался, когда
медсестра откроет дверь и переступит порог, оттолкнул ее и рванул
на свободу к Наташке.
Вдвоем мы под крики, взывающие к благоразумию, сбежали по
лестнице, и вот тут-то до меня и дошло, что я погорячился. Бросило
в пот, зашлось сердце, голова закружилась. Если бы врачи помчались
следом, схватили бы. Но всем и правда было плевать, что ребенок
самовольно покинул больницу.
Багословенные девяностые, так их и разэдак! Всего тридцать лет
прошло, а многие вещи уже кажутся дикостью.
— Стой! – крикнул я сестре. – Хреново мне.
Я поплелся за Наташкой, хватая ртом воздух. Спросил шепотом,
пока мы не поравнялись с остальными:
— Что там отец? Мать не бил?
— Да вроде нет, орал только так, что Борька чуть ссаться не
начал.
— Что сразу Борька? – услышал и возмутился брат.
Ребята обступили меня, стали расспрашивать, как что было. Я
рассказал про вероломное нападение Зямы с Русей, и про ментовку
рассказал, и про то, что гопников, скорее всего, теперь
закроют.
— Если нет, мы тебе поможем, — прогудел Чабанов. – Достали! Они
– толпой, и мы – толпой.
Он сам не заметил, как стал транслировать мою идею.
— А еще знаешь что? – сказал Илюха. – Помнишь, ты приказал тупой
нашей Желтковой стих выучить? Так вот случилось чудо! Она выучила,
и рассказала, правда, одну строчку забыла, но Верочка на радостях
сделала вид, что не заметила. Сколько помню, ни разу Желткова
ничего не учила и дэзэ не делала.
Верочкой мы ласково называли Веру Ивановну, учительницу русского
и литературы.
— Стопудово влюбилась в тебя, — подтвердил Чабанов.
— Да. – Минаев был, как обычно, многословен.