Видимо эти чувства слишком явственно проступали на лице Его
Святейшества и невольно передались окружающим. Поэтому на
заявление, что он пойдёт один, даже личная охрана отреагировала
облегчённо-одобрительно. Этот, кем бы он ни был, ну, который с
креста, вряд ли представляет для Папы физическую угрозу, а для
подвигов духовных сам Понтифик и есть первый Паладин Святой церкви.
К тому-же, теперь уже все понимали, что Иоанну-Павлу Второму
предстоит на площади не изгнание Дьявола, а признание Спасителя.
Признание Второго пришествия, объявление о скором начале Страшного
Суда. И это их всех пугало ещё больше, чем сам Сатана. К
немедленному Страшному Суду никто из иерархов католической церкви
оказался не готов. С Сатаной договориться им было бы проще.
Папа вышел из Апостольского дворца и, не поднимая глаз, зашагал
в сторону центра площади. Толпа расступалась перед ним, как воды
Красного моря перед Моисеем. Шёл он медленно, каждый шаг давался с
большим трудом, будто двигался он не по ровной площади, а по грудь
в воде против сильного течения. Наконец, упёрся взглядом в пробитые
жуткими на вид трёхгранными гвоздями, кровоточащие ноги. До них
оставалось метров десять.
Иоанн-Павел Второй невероятным усилием воли заставил себя
поднять глаза. Сначала на набедренную повязку, потом на грудь с
кровоточащей колотой раной, в районе сердца, потом на руки,
пробитые теми же жуткими гвоздями, потом на скривлённые в
понимающей брезгливой усмешке пересохшие губы и наконец на
глаза.
В этих глазах понтифик не увидел адского огня, равно как и
вселенской мудрости или милосердия. В этих глазах он увидел
Вселенскую бездну, отражающую его самого. В отражении бездны, любой
его самый ничтожный грех выглядел чудовищным преступлением, как
предстаёт наблюдателю невидимая в быту бактерия под мощным
микроскопом. А его гордыня так вообще казалась жутким монстром,
способным устроить немедленный и заслуженный Апокалипсис. И этим
монстром был он, именно он, Кароль Войтыла, Его Святейшество Папа
Иоанн-Павел Второй. Из бездны пространства и времени, его
Святейшество отражалось самым натуральным Нечистейшеством. Самым
коварным и подлым бесом, ближайшим подручным самого Сатаны,
подмявшего под себя человечество.
Папа обречённо упал на колени и начал истово молиться о спасении
души, на спасение тела он уже не рассчитывал. Молился он на этот
раз не ритуально, а истово и честно. Скорее, это была даже не
молитва, а исповедь, покаяние, причём абсолютно искреннее, с
выворачиванием всей души наизнанку. Видимо, именно это и хотел
услышать Спаситель, иначе чем объяснить, что в начавших сгущаться
сумерках, Папа Иоанн-Павел Второй вдруг услышал приказ (воспринял
он это именно как приказ) «подойди»?