Когда я показалась в кухне, Любаша
уже накрыла на стол. Посередке стояла сковорода, полная жареной
картошки. Тут же, на деревянной доске лежали нарезанные толстые
ломти черного хлеба. На тарелке лежало сало с тонкими прожилками
мяса, а на другой — соленые огурцы.
Любаша кивнула на стул, а сама села
напротив.
— Тебя как звать-то?
— Тая.
— Все впору пришлось?
— Да, спасибо, — кивнула я.
— Это дочки моей. Все новенькое. Она
фигуркой такая же, как ты.
— У вас есть дочка? — почему-то
удивленно спросила я.
— А что, не похожа я на бабу, у
которой дочка может быть? — совсем по-мужски засмеялась Любаша.
— Извините, я не то говорю… — совсем
смутилась я.
— Да брось ты, Тая, эти выканья да
вежливость эту свою. Все нормально. Я баба простая.
Мы принялись за еду. Удивительно, но
после всего произошедшего у меня был зверский аппетит. Однако все
остальные чувства как будто атрофировались. Видимо, я так устала
бояться, что на время организм словно впал в анабиоз, не позволяя
мне думать о том, что нужно бежать, нужно оглядываться, нужно
каждую секунду ждать врывающегося в дверь Дениса.
Я с удовольствием уплетала простую,
но безумно вкусную еду, приготовленную Любашей. Сто лет не ела я ни
жареной картошки, ни тем более сала. Денис такое не признавал. А уж
есть прямо со сковороды — это было верхом варварства в его
глазах.
— А что вы мне на лицо намазали? —
спросила я, когда с обедом было покончено.
— Мазь одна. Из трав. Это меня одна
бабка научила, еще по молодости, — сказала Любаша. — Воняет жуть,
но отеки снимает моментально. Через пару дней от твоей гематомы
останется лишь маленький синячок, это я тебе гарантирую.
Любаша не соврала. Через три дня о
страшной гематоме напоминало лишь желтое пятно. Если нанести
тональный крем, то и его не будет видно. С гематомами на груди и
спине справиться оказалось сложнее, потому что мазь впитывалась в
одежду и давала меньше эффекта. К тому же меня не столько
беспокоили следы на коже, как боли внутри. Наверное, у меня было
сломано ребро и травмирована почка: когда я ходила в туалет, в моче
были следы крови. Не впервой.
Через три дня жизни у Любаши я уже
знала о ней все, а она обо мне — почти все.
В один из вечеров мы сидели в задней
комнатке ее небольшого дома: я на диване — она на подоконнике. В
приоткрытую створку врывался звук осеннего затяжного дождя, что шел
уже вторые сутки. Любаша безбожно курила. Она только-только
вернулась из города, а я даже на улицу не смела совать носа,
боялась, что увидят соседи.