Шаврин черканул что-то на листке.
— Что было дальше? — спросил он, побуждая девушку к более
детальному рассказу.
Лиза не ощущала робости перед этим человеком, несмотря на весь
ужас ситуации. С детства она привыкла к тому, что в их доме было
полно высокородных гостей. Чиновники всех мастей и отставные
военные навещали её папеньку. Лиза к ним привыкла и не боялась
посторонних. Лишь свято следовала наказам своего родителя вести
себя прилично и тихо, как и подобает благовоспитанной даме. Однако,
её очень заинтересовали записи пристава. Оттого и говорила она
медленно: постоянно отвлекалась, чтобы разобрать в них хоть что-то
вверх тормашками. Кроме того, среди бумаг она заметила их
фотографии из институтских альбомов. Роскошь, которой, видимо,
следствие попросило поделиться.
— Мы с Натальей Францевной коротко побеседовали о том, что
погода дивная и хорошо бы погулять, — продолжала Лиза. — Потом
Наталья ушла в ванную комнату. Она прямо за углом, поэтому почти
сразу я услышала её крик и побежала к ней. А до этого, — девушка
нахмурилась: — До этого я попыталась с Татьяной поговорить.
Пошутила про её жениха и про привычки. Посмеялась, что нельзя так
долго спать. Но ответа я не дождалась, потому что Наташа закричала,
и я побежала к ней.
— Про жениха мы позже поговорим, — ещё одна пометка карандашом
на бумаге. — Расскажите, что вы увидели, когда прибежали на
крик.
— Наталья сидела на полу у входа и кричала в истерике, — Лиза
вновь вспомнила представшую перед ней жуткую картину, как если бы
всё случилось только что. Она прикрыла глаза, чтобы побороть
внезапный приступ дурноты. — А Ольга Николаевна лежала в дальнем
конце помещения, где у нас зеркала и раковины. C'était horrible
(2), — прошептала Бельская, после чего тяжело вздохнула. —
Она лежала на спине, раскинув руки. Глаза открыты. Кожа у неё
посинела. И кровь всюду была. На раковине даже. Но вроде бы не
свежая, а подсохшая.
Пристав прищурился.
— Как вы это определили, голубушка, позвольте узнать? Близко
подходили?
— По цвету, — тихо призналась Лиза.
Она не могла избавиться от мысли, что ничего страшнее в своей
жизни не видела. И надеялась, что вовсе не увидит. На её памяти
смерть была исходом дряхлых стариков и отважных солдат на войне.
Она являла собой жутковато-торжественную картину проводов в мир
иной, когда близкие плачут в церкви под молитвы за упокой души
усопшего. В такие моменты приходило осознание потери. Принятие
неизбежности происходящего. А смерть Ольги и Татьяны виделась
Бельской чем-то чудовищно-противоестественным. Неправильным.
Вызывающим дурноту. Трагедией, которая вовсе не имела права на своё
свершение. Оттого, наверное, Лиза всё ещё вспоминала вчерашнее
утро, как нечто нереальное.