– А Новый год?
– Вылечу утром тридцатого, задержусь на неделю. Потом у нас
Рождественский бал для спонсоров, где должна быть вся команда. – Он о чём-то
вспоминает. – Маша придёт, как думаешь? У нас благотворительный сбор для таких
детей, как её Боря. Лис уговорил правление клуба уделять больше внимания
инклюзии и собрать денег.
– Не уверена… Она такая упёртая. Ради сына пойдёт, может быть. Но ей
сейчас очень тяжело… После того, что Машка узнала про твоего Лисовского, она
замкнулась ещё больше.
Качаю головой.
– Я бы просто убила его, вот и всё.
– Знаю, – ухмыляется мне в волосы Леший.
Я веду пальцем по татуировке Лешего, то появляющейся, то исчезающей в
мерцании гирлянды. Это пара коньков, хоккейные ворота и клюшка на фоне леса.
Конечно, у хоккеиста должен быть хоть один рисунок, посвящённый делу его жизни.
– Нас трое с такими татушками. Лис, я и ещё один парень из Оттавы,
Марк. Набили почти сразу, как нас задрафтовали в Ванкувер. Всё время
ходили и щипали друг друга, боялись, что сон.
— Это сразу после молодёжки?
– Ага. Прямиком из Уфы. Там мы с Никиткой подружились. И с Димасом
Резамовым, ты его видела.
– Оо, да, Маша рассказала про ваше доблестное поведение, когда вы
участвовали в квест-хорроре!
Лёша прихлопывает лицо и ржёт.
– Клянусь, мне ещё никогда не было так страшно, а я ведь вырос на
промзонах! В Омске! Блин, там такие забулдыги иногда попадались, и
мы тогда ещё не знали про существование зомби! Господи!
Он поворачивается ко мне, и я бодаю его головой.
– Чего ты ещё боишься?
– Что я так и не узнаю разгадку тайны перевала Дятлова? Что получу
травму и не смогу играть? Что мама не встретит меня в следующий раз? Что
девчонка, которая мне нравится, так и не даст…
Я поднимаю бровь.
– …знать, что я ей тоже действительно нравлюсь?
– Ты мне нравишься, дурак. Это-то и опасно. Если мы с тобой начнём
спать, я в тебя влюблюсь. Научно доказано, мужчины, которые дарят нам оргазмы,
влюбляют в себя похлеще приворотного зелья.
– Как жаль, что ты не помнишь про оргазмы из той нашей ночи…
Леший пялится на мои губы, а я смотрю на его лицо, переливающееся
цветами гирлянды. Оно то исчезает, то появляется из темноты, черты искажаются в
дёрганом свете, являясь то горестными, то дьявольски-сардоническими. Стараясь
абстрагироваться от неровного освещения, изучаю его линии: высокий лоб, крупную
родинку над бровью, кривоватый, явно неоднократно поломанный нос, полные
приоткрытые губы, длинноватый подбородок, скрытый под густой бородой. Я не вижу
сейчас его веснушек, но они точно там, усыпают каждый сантиметр его кожи.