Мы вылезли из самолета, осмотрелись. Всюду было безлюдно и дико.
Из-за бетонного забора, тонущего в траве и кустарнике, выглядывали
малоэтажные постройки. Андрей двинулся по заросшей, едва
угадывающейся в растительности асфальтированной дорожке в сторону
отдельно стоящего одноэтажного зданию из силикатного кирпича.
Внутри было темно, пахло сыростью и краской. Под подошвами
поскрипывало битое стекло и мелкие камешки. Мы прошли коридором,
свернули направо, оказались в помещении со столом, приставленным к
нему стулом, шкафом в углу и облупившимися стендами по стенам.
Андрей распахнул шкаф, вытащил мой алюминиевый чемоданчик за тем
свою черную сумку на молнии.
С вещами мы вернулись к самолету. Почему-то только сейчас я
ощутил себя не то чтобы свободным, а не привязанным. Меня ничто
больше не удерживало в анклаве. Как говорится, жребий брошен, мосты
сожжены. Я словно стоял на вокзале с чемоданом и ждал поезда.
Только чемодан и ничего больше. Как же здорово быть «голожопым
нищебродом» - выраженице из арсенала молодого наркомана.
- Адьюас диас, - проговорил Андрей, обводя заросший аэродром
долгим взглядом. - Закидываем шмотки и на Балтимор.
- Куда?
- Это аэродром под Воронежем. Я тебе говорил.
- Ты говорил, что вроде бы уже там побывали с Гжегошем.
- Говорил. Но мы не все облазили. Главная наша цель остается
Энгельс, в Балтимор заглянем транзитом. Пошарим по штабу, горючки
нацедим, и дальше в путь.
Мы взяли курс на Воронеж. Я удобно устроился в кресле и
наблюдал, как удаляется земля, как все на ней мельчает. Вдруг меня
прострелило от макушки до копчика, я воскликнул:
- Андрей, у них же есть второй самолет, они кинутся в
погоню!
Андрей спокойно улыбнулся:
- Не менжуйся, старичок, все в ажуре. Пока ты выруливал из
ангара, я ножичком покромсал баллоны на одномоторнике. Взлететь
скоро не смогут. Да и наручники еще надо расковырять.
В очередной раз я восхитился предусмотрительностью моего
нового…, наверное, еще пока товарища.
- У них телефон есть, - вспомнил я.
- Что за телефон?
- Стационарный, на проводе.
- На проводе, говоришь? - былая веселость испарилась с лица
Андрея. - Рабочий?
- Да.
Разговор на этом угас. Внизу проплывали лоскуты полей, ниточки
проселочных дорог, в зеленом море тонули крыши домов. Голубое,
доброе небо вбирало в себя все неприятности и тревоги. В душе
воцарились мир и покой. Чувствовал я себя превосходно, растекся по
креслу в дремотной лени, как разогретый пластилин по баночке.