Мои поэтические грезы и романтические мечтания уперлись в прозаические будни. Мне пришлось оставить работу в парикмахерской, так как хозяина арестовали за какие-то махинации. Оказывается, его подпольная фабрика мыльного порошка работала без патента. Снова ежедневное хождение к воротам заводов и фабрик в поисках работы. И снова один и тот же ответ: работники не требуются. Но однажды я набрел на парикмахерскую, в большом окне которой увидел объявление: требуется подручный. Салон парикмахерской показался мне привлекательным, зеркала в деревянных рамах черного цвета, много кожаных кресел, красивый столик, на котором лежали газеты и журналы. Я нанялся на работу за 5 рублей в месяц при хозяйских харчах и с постелью на полу. Хозяин парикмахерской, человек средних лет с добродушной физиономией, был старшим сыном дамского портного, знаменитого в городе. Этот портной жил в том же дворе, где находилась парикмахерская, у него было еще два сына и две очень красивые дочери, уже замужние.
К шестнадцати годам в моем сознании сформировался идеальный, романтический образ революционера, человека смелого, благородного, готового отдать свою жизнь за свободу народа. Я еще не понимал тогда, что может быть самое различное понимание идеи свободы. В моем отроческом сознании революционер – это обязательно страдалец. Я считал, что если человек никогда не страдал за свои идеи, если не был знаком с казематами, то он не может быть причислен к революционерам. На меня сильное впечатление произвела книга Э. Войнич «Овод», я тогда сказал себе – вот он, настоящий борец за идею, вот мой идеал. О материальных, экономических мотивах борьбы за социальную справедливость у меня тогда были смутные представления.
Я знал, что были люди материально обеспеченные, принадлежавшие к дворянскому сословию, которые ради улучшения жизни народа шли на каторгу, а выходцы из простого народа, рабочие и люмпен-пролетарии, часто ревностно служили царскому режиму, шли в полицию, были провокаторами и доносчиками. Это «противоречие» способствовало тому, что я рано начал рассматривать идеи общественного и социально-политического характера без связи с классовой принадлежностью человека.
Моя сестра Пашутка, работавшая на швейной фабрике, как-то сообщила мне, что в воскресенье их рабочие соберутся на массовку в Монастырском лесу в трех километрах от города. На массовку пришли не только рабочие швейных мастерских, но и металлисты, железнодорожники, рабочие табачной фабрики Джигита и некоторые рабочие с Брянского завода. Собралось не меньше трехсот человек. Все были по-праздничному одеты, мужчины в модных шляпах и элегантных костюмах, а женщины в красивых платьях и соломенных шляпах. Все принесли с собой закуску и даже захватили кто «стопочку», кто «полстопочки». Я имел возможность внимательно слушать всех ораторов. Каждый из них по-разному оценивал события и положение на фронтах. Все сходились на том, что близится революция и что царский режим со своей бюрократической машиной трещит по всем швам. Приводились факты, что в Петербурге, Нижнем Новгороде, Иваново-Вознесенске проходят демонстрации под лозунгами «Долой войну», «Да здравствует свобода». Характерно, что на массовке мало говорилось об экономическом положении рабочих и крестьян, а затрагивались политические вопросы. Ораторы упоминали Карла Каутского, Мартова, Бронштейна (Троцкого), Эдуарда Бернштейна и других известных в то время социал-демократов. Много ссылались на Карла Маркса, Фридриха Энгельса, Плеханова. Впервые я услышал имя Розы Люксембург. Но удивительно, что на этой массовке никто не говорил о большевиках и меньшевиках. Ораторы обрушивались на царское правительство, министров, помещиков и капиталистов, выступали от имени социал-демократов, социалистов-революционеров, бундовцев и анархистов. Но я не помню, чтобы они друг друга оскорбляли, употребляли резкие слова против своих политических противников. Наоборот, я заметил среди ораторов взаимное уважение и деликатность – это, вероятно, потому, что всех их объединяла одна идея – свержение самодержавия, установление в России демократии, борьба против полицейско-жандармского режима, душившего все мыслящее и передовое.