ТАК.
Не паниковать и срочно искать лайфхаки.
Руки, ну-ка быстро перестали трястись. Мозг, включайся. Давай-давай… Я тебя умоляю.
Во-первых, можно прикинуться больной. Да. У меня атипичный птичий зуд. Вся тушка чешется, прямо невозможно выдавить из себя ни одной дельной мысли. Хотя… Не проканает. Уже было – в четверг.
А во-вторых, что, если комп сошел с рельсов? Работал-работал, уже накатала десять страниц текста, а тут хря-я-ясь – и серый экран? А в бекапы1 не верю. Они мешают импульсивному творческому процессу.
А может, прийти в редакцию на каблучках, в пальто и шляпке, сесть нога на ногу, дунуть на челку, выждать эффектную паузу и сказать, смотря куда-то вдаль, что, мол, все есть суета сует, и затеи ветреные, и давно пора писать о вечном?
Выпрут. Несомненно, выпрут. Уже было – в пятницу.
Поэтому выход один: ОРАТЬ, МЕТАТЬСЯ, ГРЫЗТЬ НОГТИ, ЖЕВАТЬ КОФЕЙНЫЕ ЗЕРНА И ПИСАТЬ-ПИСАТЬ ВСЯКУЮ АХИНЕЮ ДО УТРА. Авось что-нибудь получится.
Мой роман с Мельбурном приключился неожиданно для меня самой, ведь поначалу я относилась к австралийцу враждебно, припоминая ему моих бывших: Москву, Нью-Йорк, Питтсбург и Монреаль. Все они, как декорации, знаменовали собой очередную ступень в альпинизме моей биографии. А началось все с Москвы – с первой любви.
Еще детьми мы ходили, взявшись за руки, играли в песочнице на виду у заботливых родителей, считавших, что я никогда не расстанусь с Москвой. Ведь я так обожала столичную толкучку, огни кремлевских башен, спектакли и новогодний салют! Школьницей я прогуливала уроки не где-нибудь, а на Красной площади, где даже в будни царила праздничная атмосфера: улыбались молодожены, сновали туристы, обвешанные фотокамерами…
Мой первый ухажер водил меня гулять на Арбат, воспетый Булатом Окуджавой. Именно там я встречала заезжих эмигрантов, приезжавших на побывку в Россию. Они толпились у ларьков с сувенирами и судорожно выбирали подарки родне: матрешки, шкатулки, оренбургские платки. Я усмехалась их выбору, не зная, что пройдет совсем немного времени, как я сама пополню ряды этих непонятых людей: улыбчивых, неуверенных в себе, сильных духом и тоскующих по безвозвратно ушедшему…
В шестнадцать лет меня приняли в еврейскую школу в Америке и я рассталась с Москвой, отправившись на поиски приключений за рубеж. Москва не устраивала сцен – она холодно проводила меня в Шереметьево пасмурным, дождливым осенним днем. Я стояла в очереди на посадку, а мои смущенные родители остались за разделительной чертой аэропорта. Папа натянуто улыбался, мама всхлипывала и знаками просила дать знать как доберусь.