— Неужели Алексей Григорьевич решился
отодвинуть рюмку и показать свой буйный нрав? - спросил я.
— Не думаю, Ваше величество. На мой
взгляд, корнями еще не заговор, но уже некие подвижки, уходят к
Григорию Теплову, - сказал Степан Иванович.
— А ты его еще не прихватил? –
перешел я на «ты», зашипев от боли, которая все больше
нарастала.
— Нет, там скрывается все больше и
больше интересных мизансцен, - ответил глава Тайной канцелярии.
Хотел я спросить у Шешковского, не
наслаждается ли он подробностями всего того разврата, который
учиняется в доме Теплова, и в котором периодически участвует Кирилл
Разумовский. Это гнездо содомии слишком засветилось и начинает все
больше иметь влияние на общество. Уже засвечены и некоторые молодые
сынки весьма состоятельных и весомых родителей в России. Я хотел
это явление использовать, как одно из многих для своего
становления. Ведь можно прижать и Теплова, и обнародовать данные по
Кириллу Разумовскому, тем самым бросив тень на формирующуюся силу,
что могла бы стать оппозиционной мне.
— Насколько ты можешь запугать и
привести к покорности Теплова? – спросил я и увидел, как Шешковский
задумался. – Степан Иванович, ты же знаешь, что у Григория Теплова
и Кирилла Разумовского периодически существуют неестественные
связи. Вместе с тем именно Теплов и является указующим перстом для
младшего Разумовского.
— Ваше величество, сие мне известно,
но действовать я собирался после церемонии погребения, - ответил
Шешковский.
Я еще до конца не знал, как
воспользуюсь той информацией, что была собрана на петербуржских
содомитах. В России существовал закон о смертной казни по случаю
садомии в войсках, но какого-либо закона для гражданских не было,
кроме порицания и болезненного восприятия подобных фактов
обществом.
— Степан Иванович, а что знает о моем
самочувствии двор? – спросил я, осененный вдруг пришедшей
идеей.
— Вас посещали князь Трубецкой, граф
Алексей Григорьевич Разумовский, приходил Голицын. – ответил
Шешковский.
— Разочаровываешь, Степан Иванович, -
сквозь боль я пытался улыбнуться, но получался какой-то оскал,
когда тон мой мог показаться Шешковскому не столько шутливым,
сколько жестким и агрессивным.
— Простите, Ваше императорское
величество, - новоиспеченный граф стал по стойке смирно.
— Полно те, Степан Иваныч, мне тут в
голову пришла завиральная идея. А не посмотреть ли нам, как голуби
превращаются в коршунов? – сказал я и попытался посмотреть на
своего безопасника. Не вышло. Боль скрутила, и по всему телу будто
прошел разряд тока.