Несколько минут я не реагировал на
вопросы о своем самочувствии, так как боль застилала и разум.
— Вы поняли, о чем я, - спросил я
минут через пять, когда боль немного утихла.
— Думаю, да, Ваше величество. Я так
понимаю, что все вокруг должны думать, что Вам очень плохо, - начал
говорить Шешковский, но, посмотрев на меня, он продолжил. –
Признаться, и я только что подумал о нехорошем.
— Хватит нам нехорошего, Степан
Иванович. Многое страшное, что должно было случиться, уже
произошло, - сказал я, готовясь к новому витку болезненных
ощущений.
— Я понял вас, Ваше императорское
величество. Все будут пребывать в уверенности, что вам все еще
дурно, что можете и преставиться. А я прослежу за тем, кто именно и
каким образом захочет воспользоваться положением, - сказал
Шешковский, что-то помечая себе в блокнот.
— Работайте через Теплова, пусть либо
сдаст Разумовских и подтолкнет Кирилла на совершение глупости.
Постарайтесь сделать так, чтобы все выглядело правдоподобно и
естественно. Можете даже приказать, чтобы не разбирали похоронные
мизансцены, - сказал я, и вновь меня начал накрывать приступ боли.
– И позови уже Кашина, пусть даст какой микстуры.
Петербург
27 февраля 1752 года
- Что с ним? – простонала
Екатерина.
- Ваше Высочество! Вам не стоит
волноваться, а-то разойдутся швы! – цинично, безэмоционально
отвечал Иван Антонович Кашин.
Лейб-медикус Кашин всегда отключал
эмоции, когда работал. Чувства мешают делу и никогда не
способствуют улучшению качества работы. Он после один в укромном
уголке порыдает, как это сделал после констатации смерти Иоанны
Ивановны.
- Я настаиваю! – не унималась
Екатерина Алексеевна.
Кашин ее не слушал. Да, и что-либо
внятное сказать о самочувствии императора медикус не мог.
- Великая княгиня, я еще раз говорю
Вам, что волноваться нельзя, у Вас ранение плеча, и рана достаточно
глубокая, также Вы потеряли много крови. Нужно хорошо кушать,
особенно гречневую кашу и говяжью печень. Еще немного сухого
красного вина не помешает, - Кашин посмотрел на умоляющее лицо
Екатерины Алексеевны. – Он жив, но в тяжелом состоянии.
Екатерина не стала больше
расспрашивать медикуса. Ей нужен был иной источник информации,
более разговорчивый.
Екатерина Алексеевна никак не могла
для себя объяснить тот порыв, который побудил ее прикрыть
собственным телом Петра Федоровича. Казалось, что логичнее было бы
просто дать убийце сделать свое грязное дело. Тогда она, Великая
княгиня, обязательно заняла бы трон Российской империи, о чем так
сильно грезила в своих местах и что отчетливо представляла в своих
снах. Но, нет – она бросилась и сейчас понимала, что сделала бы это
еще раз.