Как простуду,
такое не подхватить. В прежнем мире это знал каждый, но за двадцать
лет укоренилось: «Непохожее на тебя — опасно». Это суеверие спасло
много жизней. И погубило не меньше. Но гибли чужие, а выживали
свои. Итог всех устраивал.
— Добрый князь,
мой сын не заразен, я не стала такой же! — Шатунья, как могла,
закрыла ребенка собой. — Пощадите!
Ее глаза не
косили, нос был с едва заметной горбинкой, тонкие пальцы
гладили сальные патлы уродца. Князь не шелохнулся.
— Нельзя
оставлять! — крикнули из толпы. — Сжечь обоих!
«Даун», — всплыло
у Энта нужное слово. Так их звали — непохожих на прочих, с пустым
взглядом и вечной улыбкой младенца. Надежды шатуньи не оправдаются.
Могут оправдаться, если произойдет чудо, но ненадолго — однажды
ночью кто-то не вытерпит и восстановит порядок.
Женщина
всхлипнула. Слезы прочертили на щеках светлые дорожки.
— Я встречал
таких, — бросил Энт в повисшую тишину. — Может быть, и меня сжечь?
Рыжий тоже знает, что к чему, вот и подумайте — привел бы он
домой смерть?
То, что об этом
знает и князь, лучше не упоминать, но кому надо, тот услышал. Их
осталось трое из стариков, умеющих выживать — Энт, Рыжий и
князь.
Стариков? Слегка
за тридцать. В новом мире редко доживали до сорока. Естественный
отбор безупречно срабатывал в их племени, откуда до плодородных
земель было как до Луны, а неядовитые колодцы можно по пальцам
пересчитать.
Энт поймал взгляд
шатуньи — благодарный и умоляющий. Энт отвернулся. Женщина видела в
нем защитника. Она ошиблась. Он за справедливость, но не против
князя.
Князь по-звериному
втягивал воздух и молчал. Избавляться от выродка бессмысленно,
рабыня превратится в лютого врага или в безжизненную аморфную
массу, это понятно любому.
— Он не будет
обузой, — тихо заговорила женщина. — Нам хватит самой малости. Я
отработаю. Он добрый, ласковый, терпеливый. Подрастет — тоже будет
работать, а пока сможет развлекать. Он поет и танцует…
Энт покачал
головой: зря она. Пока уродца не видят, есть хоть какая-то надежда.
Если же вывести перед всеми…
— Я решил, —
объявил князь.
Лицо женщины
побелело, руки опустились.
— Первую неделю
шатунья живет у меня, затем по жребию. Днем будет готовить для
стражи, первой пробовать и разносить на посты.
В другой ситуации
Энт непременно кивнул бы. Хороший ход. Там, где завистливый ближний
подложит свинью, зависимый сделает на совесть. Князь со своей
сворой выиграют. А женщина? Для нее это не милость, не уступка, это
каторга — жуткая, изнурительная, бесконечная. На постах скучно,
чужаки незаметно не подберутся, им неоткуда взяться — племена сидят
на источниках воды, а до ближайшего, в Лесных Землях, трое суток
пути. Только если одиночки-шатуны забредут — из тех, что совсем
жизнью не дорожат.