Вообще-то их можно понять, уныло
подумал он, распуская задубевшие шнурки. Полтора часа записи,
каждая минута которых должна была быть оплачена по не самому тощему
тарифу, пропали зря – и каждый из избалованных артистов считал
неполученные деньги, потраченное зря время, а главное – проявленное
по отношению лично к нему неуважение, неважно, реальное или
придуманное. И, конечно, никто не собирался спускать это
судьбе-злодейке, наиболее зримым воплощением которой выступал
сейчас режиссёр озвучки – то есть он, Пётр Петрович Казаков. И
взывать к их здравому смыслу и чувству справедливости не имело
совершенно никакого смысла… как впрочем и всегда. Кого и когда
интересовали подобные вещи в актёрской среде?
Шнурки, наконец, поддались, он стащил
намокшие ботинки. Сентябрь в этом году выдался дождливым,
слякотным, и обувь следовало поскорее поставить на батарею, набив
внутрь, для верности, газет. Но сейчас ему было не до того –
настенные часы показывали без четверти девять, ровно через
пятнадцать минут разрешится загадка, не дающая покоя уже какую
неделю кряду. Он прошёл в комнату, швырнул мокрую куртку на кресло
и принялся торопливо стягивать рубашку.
Звонок пронзительно задребезжал.
Взгляд на часы – только без десяти, может, кто-то другой? Соседи
там, почтальон, участковый… Нет, почтальоны так поздно не ходят, с
соседями он не общается, а участковый… что может понадобиться от
него участковому? Вздор, вздор… Черт, даже переодеться не успел,
встречает гостя в несвежей майке, выпущенной поверх стареньких
треников. Впрочем – не женщину же он ждёт, ничего, сойдёт и
так…
Казаков ставшими вдруг непослушными
пальцами повернул пумпочку запора (почему-то не подумав взглянуть в
дверной глазок), распахнул – именно распахнул, а не опасливо
приоткрыл, заглядывая в щёлку! – дверь и…
Слава богу, у стены напротив входной
двери стоял стул. На него-то Казаков и плюхнулся всей тяжестью
своего немолодого тела, когда попятился прочь от открывшегося за
дверью видения.
Удивительно, но он узнал гостя сразу
– словно и не было этих трёх десятков лет. Да их, похоже, и не было
для того, кто стоял в дверном проёме – мокрый от сентябрьского
дождя, широко улыбающийся, с обязательным стеклянным горлышком,
торчащим из левого кармана брезентовой старенькой штормовки. А
Казаков так и сидел, беспомощно разевая и захлопывая рот, словно
извлечённая из родной стихии плотвичка, - не веря, боясь поверить,
отчаянно желая поверить своим глазам...