К сожалению, он слишком мало писал о том, как проходили его дни
в этом городе. Очевидно, сначала жизнь его была бурной и насыщенной
приятными событиями, и сидеть за дневником попросту не хотелось. Но
потом, когда все от него отвернулись, он вдруг понял, что может
погибнуть раньше, чем приедет сестра, и записи стал вести в
расчётом на то, что она их прочитает. Повествование сделалось
сдержанным, и в нём появилось много недосказанности. Очевидно,
Евгений Львович стеснялся того, что с ним происходило. Однако Лена
прекрасно поняла, что местные дамы, оценив красоту француза,
беззастенчиво передавали его из рук в руки, и пользовались по мере
своей испорченности, удовлетворяя свои похоти, и платили за
пикантные услуги. Их милосердие оказалось небескорыстным. И Евгений
был вынужден играть по их правилам. Они правильно рассчитали, дав
ему прежде как следует поголодать и пострадать от одиночества и
презрения, чтобы стать покладистым и соглашаться на всё.
Евгений Львович совсем не называл имён дам, с которыми ему
приходилось иметь дело. Он писал – весьма любезная дама; премилая
особа; хороша, но слишком жеманна, или немолода, но весьма
великодушна. И один раз – эта дама имеет очень тяжёлый характер.
«Дорогая сестрица, - писал он, - признаюсь, что я так натерпелся
голода и холода во время своих скитаний, во время военной компании,
что совершенно не в силах заставить себя пережить подобное снова.
Выхода у меня нет, если эта особа изгонит меня, мне останется
только умереть, тогда передо мной окончательно закроются все
двери.»
А о том, почему он оказался в таком плачевном положении, писал
довольно сдержанно: «Увы, я так и не смог подкрепить свою репутацию
хоть сколько-нибудь значительно, чем просто слова и уверения. И в
конце концов, мне перестали верить. Теперь мне предстоит влачить
жалкое существование в ожидании, что ты приедешь и спасёшь меня.
Благодарю провидение за то, что меня всё-таки продолжают пускать в
знатные дома, но теперь с другого входа. Я стал преподавать юным
господам французский и танцы.
Моя милая сестрица, я не могу описать всего, что со мной
происходит, чтобы пощадить твою невинность, и сам держусь из
последних сил, чтобы не пустить себе пулю в лоб. От этого решения
меня спасают только мысли о тебе. Я знаю, что для тебя моя смерть
станет непоправимым ударом. И потому, стиснув зубы, живу дальше,
питаясь надеждой о нашей скорой встрече, или о каком-то счастливом
случае, который вознесёт меня снова туда, где я должен находиться
по праву.