— Лалисса, Мейер вернулся. Он уже знает обо всём, что произошло,
и придёт к тебе, когда посчитает нужным.
Я поднялась с постели и со всей доступной расторопностью
кинулась в ванную. Быстро вымылась, даже зубы чистила под душем,
чтобы не терять времени. Мне нужно было поговорить с Мейером, пока
он не принял окончательного решения, пока не прошёл первый шок от
новостей.
Торопливо одевшись, я выскользнула из своих покоев и направилась
к парадному входу. Но там было пусто. Выглянула во двор — на
крыльце натоптано, значит, они уже внутри.
— Ты ищешь Мейера? — спросил подошедший со спины коротко
стриженый юноша, кажется, самый младший сын семьи.
— Да. Где его спальня?
— Второй этаж, правый коридор. Третья дверь налево, — подсказал
он, оценивающе рассматривая меня, а затем зло добавил: — Правильно
мама сказала: шлюха.
Слово болезненно ужалило изнутри, но отвечать я сочла излишним.
Непринятое оскорбление принадлежит оскорбившему. Я знаю, что не
изменяла Мейеру. И он это тоже узнает. А своей насмешкой этот
маленький засранец ещё подавится. Клятв я не давала, так что
наябедничаю со всем возможным удовольствием, пусть ему Мейер потом
контуженного ежа вставит в то место, которое свербит.
Комнату Мейера нашла легко. Дверь оказалась приоткрыта. Я
осторожно постучала, обозначая своё присутствие.
— Можно?
Мейер, одетый в расстёгнутую рубашку и домашние штаны, стоял ко
мне спиной и жёг запечатанное в конверт письмо. Кажется, я даже
успела ухватить взглядом надпись «Лиссе», прежде чем бумага
потемнела, ласкаемая рыжими язычками пламени.
— Да. Входи.
Его голос был пустым и сухим. Этот тон отозвался внутри болью.
Хотелось кинуться ему на шею и поцелуями убеждать, что всё было
совсем не так, как он думает.
— Мейер… То, что тебе рассказали — ложь. Я бы никогда не стала
изменять. Я не знаю, что случилось, как и чем я заболела, но
клянусь тебе, что ни с кем другим я не была.
Он даже не обернулся ко мне, его массивный силуэт ярко выделялся
на фоне пылающего в лучах рассвета окна. Я подошла ближе и
дотронулась до плеча. С влажных после купания волос капала вода, и
воротник рубашки намок. Мейер смотрел, как над подсвечником
догорает письмо, а когда чёрный пепел осел на желтоватую восковую
свечу, обратил горящий болью взор на меня:
— Видимо, я виноват сам. Ты красноречиво заявляла о том, что
тебе нужно, а я тебе отказывал. И ты нашла того, кто не отказал. Ты
же не знала, что заболеешь.