Правду
сказать, руку он уже успел заложить за голову, любуясь на Крапиву, но та вроде
и не заметила. Она намешала что-то в глиняной миске, опустила в неё чистое
полотенце и замерла, не решаясь подойти к чужаку.
-
Ты сам лучше… - Глиняная чашка встала на стол.
-
Нэ умэю. Нэ прэучен.
Щёки
Крапивы пошли алыми пятнами.
-
Нельзя мне… Хворобная я.
Шатай
нахмурил густые брови. Девица и впрямь была бледноватая, отличаясь от остальных
жителей Тяпенок. Но на хворобу та бледность не тянула. Напротив, солнце словно
отказывалось жарить молочную кожу своими лучами. Волосы девицы тоже были
светлы, не как у степных женщин. Да оно и Шатай на соплеменников мало походил,
что ж его, сразу хворобным нарекать?
И
тут только понял шлях, что резануло глаз. Что не заметил он сразу, ошалело
рассматривая нагую красавицу. На руке её темнели синие пятна, оставленные
чьей-то жадной пятернёй. Сейчас липнущая к телу рубашка скрывала их, но девица
всё одно втягивала голову в плечи, будто ожидая нового удара. Потому и к нему
приближаться не спешила. Шатай задохнулся от ярости.
-
Тэбя обидэл кто? Больно сдэлал?
Крапива
замотала головой, но ладонь метнулась к плечу – прикрыть.
-
Скажи, кто. Я еэму брюхо вспорю.
Крапива
напугалась едва ли не больше, чем когда заметила следящего за нею шляха. Шатай
смутился: не сказал ведь ничего такого… Брюхо вспороть тому, кто на женщину
руку поднял - это ж правое дело!
Но
девица взмолилась:
-
Не надо, господине, Светом и Тенью заклинаю! Никто меня не обижал, это я
неуклюжая… с крыльца упала! Не гневайся, господине!
-
Какой я тэбе господинэ, - буркнул Шатай. – По имени зови. Шатаем.
-
Как повелишь. Только не гневайся!
-
Да нэ гнэваюсь я! – разозлился шлях. – С рукой-то поможешь?
Крапива
покорно приблизилась.
-
Только не трогай меня, гос… Шатай. Заражу ненароком.
-
Не трону, не бойся, - пообещал он, а сам подумал: «А вот того, кто тебя тронул,
всё-таки отыщу».
Промокшее
полотенце разрыдалось влагой над плошкой и мягко легло на рану. Застань его
соплеменники, Шатай со стыда бы сгорел: эдакую мелочь, да промывать и
залечивать! Но, ежели Рожаницина дщерь приказала…
Девица
следила, чтоб не коснуться случайно смуглой кожи шляха, а тот даже дышать не
смел, чтоб не помешать. Он тихо спросил: