Заливалась
и Крапива, забившись в дальний угол общинной избы, аккурат под образами богов.
Заливалась и молила, чтоб не покинули крошечную деревеньку на границе Срединных
земель и степи, чтоб оберегли. И пусть возьмут за то жизнь неразумной девки,
пусть любые тяготы на неё обрушат, лишь бы младшие братья, мать с отцом, Ласса,
Свея – все, кто дорог Крапиве, не расплачивались за ошибку.
-
Великая Мать! Рожаница, - лепетала травознайка, - разорви пелену Тьмы, прогони
Лихо!
Но
Лихо уже вовсю скакало по деревне, а Хозяйка Тень пела свою песню. Завизжал
кто-то, и дверь избы распахнулась, ударившись о стену, повисла, перекошенная.
Один из парней княжича, тот, что смеялся всех громче, когда Крапиву валяли в
поле, за косу втащил девку. За порогом ураганом бушевала битва, но дружинник на
подмогу своим не спешил. Куда приятнее ему было усесться верхом на пленницу и
разорвать на ней рубаху, открывая нетронутую никем до сих пор грудь. Девица
брыкалась и царапалась, но, стоило приложить её кулаком в лицо, затихла,
позволила задрать себе юбку и… и…
Как
хватило у Крапивы смелости, она бы ни в жизнь не сказала. Но тогда, наблюдая из
укрытия за чужими мучениями, она будто бы сама оказалась на месте жертвы. Это
на её теле, Крапивы, оставляли синяки жадные пальцы. Вот только, если
травознайку боги наделили не то благословением, не то проклятием, то этой
бедняжке защититься было нечем.
Крапива
выхватила из очага котелок, уже не раскалённый докрасна, но полный горячего
зелья. Размахнулась…
-
На тебе!
Молодец
заорал и откатился в сторону, а Крапива добавила опустевшим котелком ему промеж
глаз. Потом только разглядела, кого спасла. На полу, свернувшись калачиком,
лежала Ласса. Немудрено было не узнать её: мало что по темноте, так ещё и зарёванную,
избитую, грязную… От нарядного сарафана остались клочки, а волосы свалялись
вороньим гнездом. Крапива опустилась перед подругой на колени. Обнять, бы
утешить… Но смогла лишь похлопать по спине, где та оставалась прикрыта
ошмётками рубахи.
-
Не тронул? Не успел?